Далия Трускиновская - Коломбине дозволено все

А Ларисе, чтобы одеться, такой прорвы времени и не требовалось.

Как Кологрив объяснит Валентине выбитую дверь ванной, Ларису не беспокоило. Конечно, любопытно было бы послушать его вранье, но оставаться ради этого, право, не стоило!

На прощание Лариса сгребла в кучу брюки, свитер, ботинки и носки и, встав на кресло, затолкала все это имущество в щель между антресолями импортной секции и потолком. Место было надежное.

С босоножками в руках, без малейшего угрызения совести она прокралась в прихожую, выскочила и понеслась вниз.

Она чувствовала себя истинной Коломбиной, имеющей природное право выкидывать такие фортели. Должна же наконец и на потерявшего совесть Кологрива найтись управа? Вот она и нашлась.

И будет сегодня вечером странный скандал. Обнаружь Валентина под тахтой чужие колготки или там шпильки в ванной, она, ей-богу, спокойнее бы к этому отнеслась, дело понятное. Но как объяснить сломанную дверь ванной? Странный, однако, посетил квартиру вор – пробравшись через водопроводную трубу, он не тронул ни хрусталя, ни японского магнитофона, а на что же тогда польстился? Ну? Задачка для Шерлока Холмса?

– Шерше ля фам! – сказал бы Холмс Валентине. Но – которую из многих подозреваемых?

Преступницей же, цокающей каблуками по асфальту, овладела жуткая мысль – хоть Коломбине и дозволено все, однако есть еще и Уголовный кодекс со статьей двести четвертой о хулиганстве…

Поскольку все деловые свидания была отменены, Лариса решила искупить вину перед Асей и провести вечер у нее. Вскоре она подъехала к дому на такси. На коленях у нее лежал здоровенный, ярко-зеленый, чуть ли не в натуральную величину игрушечный ракетовоз.

– Тетя Лариса пришла! – завопил Дениска и пискнул так, что Ася с кухни не могла его услышать: – Лариска плюс Дениска! Лариска плюс Дениска!

С кухни пришла Ася в халате и фартуке.

АСЯ. Совсем нас забыла, как в знаменитости выбилась…

ЛАРИСА. Вот видишь, не забыла. Держи, Дениска! Еле дотащила.

ДЕНИСКА. Ой, ур-р-ра-а-а-а!

АСЯ. Ты с ума сошла! Для него же гараж нужен!

ЛАРИСА. Зато какая расцветка!

ДЕНИСКА. У меня как раз не было ракетовоза. У меня были два танка, самолетики и подводная лодка, а ракетовоза не было.

ЛАРИСА. Откуда у тебя подводная лодка?

АСЯ. Обломал мачты у яхты и сказал, что теперь она будет плавать под водой. Ты, я вижу, к нему в гости пришла. Ну, поиграйся…

ЛАРИСА. Знаешь, да. Душевного просветления захотелось.

АСЯ. Ну, резвись. Только не пришлось бы тебе век ходить в гости за душевным просветлением!

Лариса хотела ответить, но взглянула в лицо подруге и промолчала. Ну что поняла бы в ее ответе женщина, у которой вместо лица – маска вечной озабоченности и усталости, якобы дающая ей право читать другим мораль? Лариса удивилась, что она раньше не догадалась об этом и пыталась приспособить к чужой маске свою многогранную душу. Поэтому она промолчала, а Ася ушла на кухню.

ДЕНИСКА. А рисовать будем?

ЛАРИСА. И рисовать будем, и книжку читать будем.

ДЕНИСКА. А меня папа писать научил!

ЛАРИСА. И много букв ты уже знаешь?

ДЕНИСКА. Каких еще букв? Я целое слово пишу!

Он отыскал фломастер, бумагу, вывел букву «А», подумал, слева от нее поставил «П», и так, задом наперед, действительно изобразил слово «ПАПА».

ЛАРИСА. Да, папа у тебя – педагог…

Она хотела было заняться алфавитом, но Дениска уже тащил танки, самолеты и солдатиков. Пришлось играть в войну.

Но вернулся в конце концов с работы Дима, и все поужинали вместе и уложили спать ребенка. Тогда Лариса поняла, что пора сказать соседям «спокойной ночи».

Поднялась она к себе и призадумалась – похоже, свершилось… Ведь было у нее в руках пресловутое «море нежности»! И не ее вина, что оно вдруг оказалось ненужным. Стало быть, следует устремиться к чему-нибудь другому. Вот только к чему бы?

И первое, что пришло на ум, – а неплохо бы теперь шума, музыки, танца какого-нибудь безумного, чтобы отпраздновать свою победу и над Кологривом лично, и над нелепой тягой к нему.

Откуда-то издалека донесся аккорд – то ли гитарных струн, то ли мандолинных. Лариса распахнула окно, чтобы впустить музыку, и зарождающуюся песню, и ночь, внезапно засверкавшую искрами далеких фонариков.

– Карнавал! Карнавал! – услышала она веселые, торжествующие голоса тысячи Коломбин.

– Карнавал! Карнавал! – закричала сама и ринулась куда-то, может – сквозь стену, а может – сквозь ветер, черт знает куда, на шум, на звон тамбуринов.

И оказалась в самом начале бесконечной улицы. Маски подхватили ее и увлекли в яростную фарандолу. Со всех сторон пели, но каждый – свою песню, и шум стоял невероятный. С балконов кидали серпантин и конфетти, крошечные букетики и огромные шары. Цветы и шары перелетали из рук в руки, и казалось – вместе с ними перелетает из объятий в объятия тысяча разноцветных Коломбин.

ВНЕЗАПНЫЙ ГОЛОС. Вот и начался твой Карнавал.

Он чисто прозвучал в оглушительной суматохе. И Лариса обнаружила, что уже сидит на перилах балюстрады, а Карнавал бесится где-то внизу, и порхающие букеты не касаются даже ее красных башмачков.

А рядом сидела в той же позе женщина, которую можно было принять за Ларисино отражение в невидимом зеркале. Она так же скрестила руки на пестрой юбке и покачивала веером на цепочке, охватившей кисть руки.

ЛАРИСА. Да, начался…

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Вот ты и стала Коломбиной, которая может быть счастлива только на Карнавале. Ты чем-то недовольна?

ЛАРИСА. Коломбине дозволено все?

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Конечно.

ЛАРИСА. Так почему же я ищу в себе любовь и не нахожу ее? Или именно любовь для меня под запретом?

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Люби, сделай милость! Люби Арлекина. Коломбина не может не любить Арлекина.

И шагах в десяти Лариса увидела стройного гибкого юношу в ромбах, в маске, похожего на прельстительного дьявола и, как все в эту ночь, на сиамского кота.

ЛАРИСА. Пусть он снимет маску! Должна же я видеть лицо человека, в которого влюблена!

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Зачем? Придумай ему любое лицо по своему вкусу. А маска у него очаровательна. Или ты еще не убедилась в пользе масок?

ЛАРИСА. А если вкус изменится?

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ну, так пусть и лица под маской меняются. Это же Карнавал.

ЛАРИСА. Неужели нет на свете живого человеческого лица, в которое я могу смотреть с любовью? Неужели я обречена целовать только маски?

ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ни одна Коломбина не делает ставки на любовь. И к тому же на тебе самой – тоже маска. И эту маску тоже кто-то будет целовать. И знаешь, это очень удобно. Не приходится тратить время на размышления. Ступай! И помни, что Коломбине дозволено все.

ЛАРИСА. Я помню. Все, кроме любви.