Чарльз Сноу - Пора надежд

Пейджет был не глуп, но не представлял для меня угрозы. Мне повезло, говорил я себе, ибо ни один из них мне не конкурент, а следовательно, я могу рассчитывать на то, что мне перепадет больше разных мелких дел. Да, говорил я себе, мне очень повезло. Но проку от моего везения пока было мало; все откладывалось на будущее, и, теряя голову от нетерпения, я начинал опасаться, что это будущее никогда не наступит.

Никто лучше Гетлифа не умел занять своих стажеров. Так утверждал Солсбери, который был горячо предан Гетлифу и всегда старался опровергнуть сплетни, распространявшиеся о нашем патроне за обеденным столом адвокатской корпорации. И хотя меня порой раздражало каждое слово в защиту Гетлифа, я не мог не признать, что в данном случае Солсбери был прав. С тех пор как я поступил на работу в контору, Гетлиф каждый день вызывал меня, если не выступал в суде. «Ну, как дела?» — спрашивал он, и если я упоминал о каком-нибудь процессе, Гетлиф тотчас принимался с жаром обсуждать его. Он умел произносить пылкие речи с такой же легкостью, с какою выдыхал табачный дым, и заражал меня своим пылом даже в тех случаях, когда, обсуждая на ходу какую-либо из моих справок, доводил меня до белого каления своей манерой искажать чуть ли не каждую деталь. Искажения эти были, как правило, несущественны и не меняли смысла, но вызывали раздражение. Память Гетлифа не отличалась особой точностью, совсем как у легкомысленной сплетницы: юридическую сторону дела он помнил неплохо, но имена, как нарочно, всегда искажал. Поэтому-то он и перепутал в первый раз мою фамилию, да и потом часто называл меня Эллисом, особенно когда бывал чем-то раздосадован, насторожен или чувствовал себя виноватым по отношению ко мне.

Итак, я сидел в прокуренном кабинете Гетлифа и слушал, как он одно за другим разбирает дела, порою говоря малопонятными намеками, зачастую неточно воспроизводя детали. Он любил свою профессию. Любил щегольнуть своими знаниями и преподнести мне «парочку советов». Когда, не выдержав, я указывал ему на какую-нибудь неточность, он смущенно восклицал: «А вы делаете успехи! Делаете успехи!»

Вскоре в конце каждой такой беседы он стал поручать мне «составить проект».

— Изложите свое мнение, Элиот, просто чтобы набить руку, — предлагал он. — И не бойтесь быть многословным! Можете исписать три, даже четыре страницы. Просто чтобы не заплесневеть!

В первый раз, когда он дал мне такое поручение, я просидел несколько вечеров в читальне корпорации и, старательно изложив свое «мнение», принес его Гетлифу. Он прочитал мою записку, поморгал и буркнул: «А вы делаете успехи!» Больше он не произнес ни слова. Однако в следующий раз я услышал от него немного больше. Я снова возможно профессиональнее изложил свое мнение. Некоторое время спустя, как-то утром, Гетлиф по обыкновению пригласил нас, трех стажеров, на совещание. Вокруг стола разместились стряпчие и клиенты; перед ними, отложив в сторону неизменную трубку, с важным и сосредоточенным видом сидел Гетлиф.

— Надеюсь, вы не считаете меня человеком, способным внушать необоснованные надежды, — со всею серьезностью начален. — Поздравлять себя с успехом я предпочитаю при выходе из суда. Но скажу вам откровенно: я изрядно покорпел над авторитетами и готов утверждать, что мы проявим чрезмерную осторожность, если не обратимся с этим делом в суд!

И, к моему изумлению, он без запинки изложил основные положения моей записки. В большинстве случаев он даже не дал себе труда изменить фразу.

А закрывая совещание, Гетлиф наградил меня, как сказала бы мама, «старомодным поклоном».

К этому маневру он прибегал раза два или три, и только затем как-то раз, при очередном свидании tete-a-tete, [5] С глазу на глаз (фр.). он заметил:

— А ведь вы делаете для меня недурную работенку!

Я просиял от удовольствия. Гетлиф говорил так искренне, с такой открытой душой, что я не мог иначе воспринять его слова.

— Я хотел сказать вам об этом, — продолжал Гетлиф. — И не только об этом, — чрезвычайно серьезно добавил он. — Было бы несправедливо, если бы ваши заслуги не получили признания. Пусть все узнают, что вы можете работать головой. Я обязан позаботиться о том, чтобы ваше имя стало известно!

Я просиял еще больше. Я ожидал услышать на очередном совещании признание моих усилий.

Перед началом этого совещания я заметил, что Гетлиф почему-то отворачивается от меня и смотрит только на других стажеров. Но я продолжал горячо надеяться. Надежда не покидала меня все время, пока он воспроизводил длинный отрывок из моей последней справки. Я только мысленно упрекнул его за то, что кое-где он, как всегда, напутал. Затем, глядя в стол, Гетлиф сказал:

— Пожалуй, здесь следует упомянуть о помощи, которую я иногда получаю от моих стажеров. Разумеется, я даю им указания о том, в какой плоскости следует осветить дело, я читаю их billets doux, [6] Нежные послания (фр.); здесь: пустячки. советую, как удачнее выразить мысль. И иногда эти молодые люди делают за нас часть нашей кропотливой работы, — вы знаете это, джентльмены, не хуже меня! Так вот и в данном деле один из второстепенных аргументов… Было бы, конечно, нелепо утверждать, что я сам не додумался бы до этого, наоборот, соответствующие аргументы уже были изложены мною черным по белому, и тем не менее мне хочется сообщить вам, что я был очень рад, когда до них собственным разумением дошел мистер Эллис!

И Гетлиф поспешно продолжал излагать существо дела.

Я был взбешен. Вечером, встретившись с Чарльзом Марчем, я поделился с ним своими огорчениями и горько посетовал на характер Гетлифа. Он впервые так обвел меня вокруг пальца. Я был слишком возбужден, будущее представлялось мне таким страшным, а потому мне и в голову не пришло, что Гетлиф обманывает не только меня, но и себя. Это был человек, склонный к великодушным порывам, которые он, однако, глушил в себе, ибо, как только принимался обдумывать свои поступки, на сцену выступали осторожность, хитрость и лукавство. Они-то и одерживали в нем верх. Хотя прошло уже немало недель и месяцев со времени моего поступления в контору Гетлифа, я все еще не нашел правильного подхода к нему. Я не был уверен в том, что он выполнит хотя бы одно из своих обещаний, и не знал, как заставить его выполнить их. Гетлиф просто не мог не давать обещаний, как не мог не пытаться от них увильнуть.

Чарльз Марч, проходивший стажировку в другой конторе, нередко ходил вместе со мною в суд, чтобы посмотреть, как Гетлиф ведет процесс. Однажды мы сидели в 4-м отделении Верховного суда. Все протекало по давно установившемуся шаблону. Гетлиф едва не опоздал к началу заседания. Он влетел в зал, шаркая ногами, растрепанный и красный; вид у него был, как всегда, загнанный, грязный парик сбился набок, в руке он сжимал бумаги, Но вот он начал говорить и, глядя на него, временами казалось, что он нервничает, а временами — что он совершенно спокоен. Говорил он далеко не блестяще, сильно уступая в красноречии своему оппоненту. Скрипучий голос его был еле слышен даже в таком небольшом помещении, и все же Гетлиф сумел завоевать симпатии большинства присутствующих.