Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица

– Да.

– Ты немедленно переведешь деньги на офшорные счета и на мой счет в Москве, так?

– Конечно, Марк.

– Ты не станешь заниматься самодеятельностью и переведешь только то, что положено нам и моему клиенту, а фашистам оставишь их фашистское, хорошо?

– Да, я согласна. Но как ты?..

– Остальное – не твоя забота. Просто приготовься к тому, что тебе предстоит просмотреть рекламный ролик к фильму Тарантино. Займешь свое место в зрительном зале и проводишь Струкова в последний путь. Ведь ты не сентиментальна?

– Вовсе нет.

– А вот я как раз чертовски сентиментален.

– Марк, это отличительная черта всех настоящих злодеев. Разве ты не знал?

– Смешно. Знал, разумеется. Не считаю себя злодеем. Нам пора расстаться ненадолго. Увидимся, как я надеюсь, очень скоро, береги себя.

– Ты тоже. Я сразу позвоню.

– Да, не забудь. От этого звонка все и зависит, и в том числе твой скромный домик в Мартиналле.

– Удачи, ковбой.

– Удачи, ковбойша.

На раме велосипеда, как когда-то в далекой пионерской юности, я довез свою женщину в белом до границы парка, махнул ей рукой на прощанье и, не оборачиваясь, покатил добывать пистолет.

Интересно, я когда-нибудь научусь хладнокровно совершать преступления? Или вот так, до самого конца, который обязательно когда-нибудь наступит, а хотелось бы, чтобы не скоро, мои конечности будут холодеть, на лбу появляться холодная испарина, а мочевой пузырь пугать протечкой? Что такое, в самом деле? Трусишка Марк, который никак не превратится в отморозка. Причем страшно перед тем, как что-то должно произойти. Страшно представить себе, что ты это должен сделать. Но вот гаснут большие люстры, зрители стихают, осветитель добавляет свет, и на сцену, в полном, если так можно выразиться, антураже, выхожу я. Весь свет концентрируется на мне. Я – одно яркое пятно посреди обитаемой темноты. Руки сложены на груди, крест-накрест, как после причастия. Голова опущена вниз. Вот она поднимается. Крупный план. Глаза. В них стоят слезы. Губы. Они шевелятся. Никто не может расслышать то, что я говорю. Потому, что никто не видит, как я протянул руку к двери маленького флигеля, в парке алюминиевого цветка. Никто не видит, как дверь открывает заспанный человек в сине-белой униформе. Никто не видит, как я нажимаю кнопку на маленьком цилиндре, из него вылетает иголка, и мы молча смотрим друг на друга. Одна секунда, две, две с половиной секунды. Падай, родной, ты должен упасть. Ты должен упасть, для того чтобы жить. Не заставляй меня делать то, чего я не хочу делать. Мне не нужна твоя жизнь, зато она нужна тебе. Падай! Вот так. Хорошо. Я поддержу тебя, аккуратно уложу твое обмякшее тело на пол. Заботливо подложу под голову толстую книгу с твоего стола, чтобы у тебя не запал язык и воздух продолжал поступать в твои легкие. Только живи и дай возможность умереть другому. Дышишь? Пульс слабый, но он есть и не собирается пропадать. У тебя все будет хорошо. Очень надеюсь, что ты не сообщишь полиции о внешнем виде вырубившего тебя крепыша в капюшоне, надвинутом на глаза, и с жидкой бородкой. Тогда, по этим приметам, схватят какого-нибудь другого, невиновного человека. Воистину одиноким преступление не бывает. За ним, словно хвост кометы, тянутся другие мерзости в виде отягчающих обстоятельств, но пускай у тебя все будет славно и то, что случилось с тобой ранним октябрьским утром, станет самой большой твоей неприятностью в жизни. Может быть, тогда в этой стране перестанут вооружать охранников или, по крайней мере, научат их не открывать дверь черт знает кому, уповая на пистолет, убранный в застегнутую кобуру. Кобуру я оставляю тебе, а вот пистолет и запасную обойму я забираю себе. Больше ты их никогда не увидишь. Ну, вот и все, я закончил играть свою прелюдию к спектаклю. Как? Никто ничего не видел? Все смотрели в глаза, наполненные слезами, а в это время в темноте происходило все самое важное? А зачем уделять такое пристальное внимание чужим слезам? Лучше смотреть по сторонам и не расслабляться. Сильные эмоции – это лучший отвлекающий маневр. Пока вы с неприличным любопытством рассуждали о причине, которая могла бы побудить такого хорошего актера, как я, заплакать, я подготовил все для будущих актов моей драмы. Сейчас сцена осветится, на ней появится перекресток Avenida Felgueroa Alcorta и Salguero. Возле него огромное здание торгового центра Carrefour и автомобильная стоянка. Со стороны Coronado выезжает черный, как безлунная ночь, седьмой «BMW» с непроницаемой тонировкой. Двумя минутами ранее в кармане моих спортивных брюк раздается телефонная трель:

– Милый, он уехал: большой черный «BMW». Я приступаю. Я очень боюсь. Постарайся, пожалуйста, сделать все так, чтобы нас никто не стал бы искать.

– Начинай и позвони мне, как только закончишь. У меня все готово. А вот и он. Все, я пошел.

Струков оказался человечком среднего роста, примерно метр семьдесят, не больше. На голове ежик светлых волос, делающий его похожим на какого-то старого цыпленка. Я стоял метрах в тридцати от того места, где остановилась его машина. Шофер быстро вышел, обошел «BMW», открыл правую заднюю дверь, и тот, ради которого я пролетел пятнадцать тысяч километров, предстал передо мной вылезающим из автомобиля. Спортивной фигура у Струкова не была, но лишнего веса в нем особенно не чувствовалось, передвигался он быстро, походка была уверенной. Он взял поданную шофером спортивную сумку и направился к входу в Carrefour. Спустя несколько секунд я пошел следом за ним. Миновав стеклянные раздвижные двери, я увидел, как он поднимается на эскалаторе на второй этаж. Круг постепенно замыкался. Я не стал сразу подниматься вслед за ним, а зашел в супермаркет, купил две большие пластиковые бутылки Coca-Cola, расплатился в кассе, уже после этого поднялся на эскалаторе и зашел в туалет. Заперся в кабинке, осмотрел пистолет, дослал патрон в ствол, поставил на предохранитель. Отвинтил крышки обеих бутылок, сделал из одной пару глотков, а все остальное вылил в унитаз. Ножом срезал их узкие горлышки до отверстия, подходящего по диаметру стволу «Browning». Таким образом я обзавелся двумя одноразовыми, примитивными глушителями. Убрал модернизированные бутылки в рюкзак, туда же кинул крышки и срезанные горлышки, спустил воду, подождал несколько секунд и вышел из туалета. Прошел на парковку, миновав ее, подошел к входу в фитнес-центр. Вошел в вестибюль, где за длинной стойкой сидели двое симпатичных девчонок-администраторш. Отдал одной из них мою карточку на бесплатный вход, расписался за мистера Клименко и попал в тренажерный зал.

Несколько человек-посетителей были рассредоточены по разным местам и заняты каждый своим делом: кто-то жал лежа штангу, кто-то рвал бицепсы гантелями, кто-то приседал. Струков бегал по дорожке. На шее у него было накинуто полотенце. Темп бега был невысокий, но пот обильно заливал его лоб, и он смахивал его этим самым полотенцем. Я сделал вид, что растерянно осматриваю незнакомое место, немного помедлил и направился к соседней беговой дорожке. Встал на нее и вновь притворился, что не понимаю принципа ее запуска.