Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица

Как всем уже известно, не все всегда шло у меня по плану. Во всяком случае, то увольнение в мои планы точно не входило. Как всегда, не произошло ничего удивительного. В который раз я тогда убедился, что жить по большей части надобно днем сегодняшним, ничего вперед не планируя и не загадывая совершенно. Наверное, в такой стране мы живем: она, несчастная, и сама-то плохо понимает, с какой стороны ей сделают вивисекцию завтра. Так что уж тут говорить о рядовом гражданине Вербицком, который всего лишь хотел доработать на очередном месте до Нового года, а затем переметнуться в рай, где дают чины и ордена и где наконец-то его скромным, но честолюбивым задумкам должно было бы осуществиться. Речь шла о теплейшем местечке в нефтяной компании, которое обещал мне один старый знакомый, сам устроившийся туда каким-то непонятным образом, да еще и сразу в начальники, и решивший, что теперь-то он схватил Бога за бороду, все теперь можно, в том числе и набирать собственную команду чертегов, вроде меня. Забегая вперед, скажу, что к чертям собачьим отправили его как раз на следующий день после моего увольнения. Так вот, вместо этого одну индейскую женщину, которую я так и называл за глаза «Женщина-индеец», за ее лицо, словно вырубленное из камня каменотесом-дилетантом, являющуюся моей начальницей, эту начавшую уже клониться к своей тридцать пятой весне бездетную скво вызвал обитатель Поднебесной. Небожитель с горячим сердцем и холодной головой (вот только как-то я сомневаюсь насчет чистых рук), короче, один мужчина спортивного телосложения с никогда не стареющим лицом двадцатилетнего романтика-лейтенанта. Моя судьба была решена очень быстро. Росчерк звезды на ночном небе, и я оглушен одним весьма неприятным словечком «увольнение». Честно скажу – ждал его целый месяц, каждое утро ехал на работу с таким чувством, с которым, наверное, предки собирали каждый вечер лагерную свою скорбную котомочку, гадая, когда прилетит за ними «черный ворон». Так что был, в принципе, готов к увольнению, но все же, ибо так принято, записался к большому начальнику на прием, на котором он, доброжелательно прищурившись, сказал мне буквально следующее:

– Ты, Вербицкий, еврей?

– Нет, я не еврей. А что? У вас предвзятое отношение к евреям?

– Да еврей ты. Вот и ступай обратно к евреям.

Не знаю как кому, а на меня антисемитские выпады отдельных несознательных личностей давно уже перестали действовать, я только усмехнулся, кивнул, пожал крепкую депутатскую руку и вышел вон. Жизнь по заводскому гудку закончилась, и начались горькие русские безобразия, а именно – беспробудное пьянство. Холодильник за моей спиной был наполнен до отказа и содержал семьдесят две поллитровых банки пива «Stella Artua» черниговского разлива. Их-то я и начал опустошать одну за другой, в перерывах между наполнением стакана передавая дела новой, с подходящим, по мнению акционера, происхождением сотруднице. Так начался самый грандиозный в моей жизни запой, закончившийся на кухне Сережи Минаева, где я в бессознательном состоянии плакал крокодиловыми слезами, а затем полностью отключился и обнаружил себя лишь под утро и тоже на полу, только на сей раз собственной кухни. Подобная телепортация до сих пор представляется мне нереальной, хотя стервец Минаев утверждает, что притащил меня на собственном горбу с «Бабушкинской» в Сокольники. Попытки опохмела не возымели должного действия – вконец истерзанный алкоголем организм выворачивало после каждого глотка любого спиртного. Выход нашелся в виде человека со шприцем в белом халате, который уколол меня в руку длинной стальной иголкой, пожелал удачи, что-то написал на бумажке, которую до сих пор зачем-то прячет от меня Лера, и ушел, унеся с собой львиную долю моего похмельного эгоцентризма. Далее потянулись дни Великой Депрессии, которая проходила по мере того, как молекулярные соединения этанола неохотно покидали мое уставшее тело. То, что вы прочитаете сейчас, случилось после того, как последняя молекула тела Зеленого Змия увидела под собой, в открытый бомболюк, именуемый задницей, ослепительную белизну унитаза. И с пронзительным воплем была унесена в космический банк информации, как называют городскую канализацию некоторые неокрепшие эзотерики, вроде покойного ныне Юрия Лонго, пожелать которому Царствия Небесного как-то не поворачивается язык.

Итак, трезвость оказалась окончательной, и я, впервые за много-много месяцев ощутивший это, понял, что состояние это мне как-то не к лицу. Привыкший к обостренному после коньяка восприятию окружающего мира, я все время ловил себя на мысли, что неплохо бы «того самого». Но это было совершенно невозможно, потому как обещание, данное жене, накладывало на меня кучу обязательств, в том числе и некоторые материальные расходы, которые мне совершенно не хотелось нести.

Вернувшись домой после очередного собеседования, я обнаружил в квартире приятную пустоту. Я был совершенно один, и это стимулировало мой не распавшийся до конца постпохмельный рассудок. Покопавшись в кладовых памяти, я вспомнил один из рассказов своего любимого Василия Макаровича Шукшина, тот самый, где шоферы, чтобы не учуяли от них гаишники запаха, ставили себе клизмы из водки. Эта мысль словно током ударила и освежила меня, и я лихорадочно ринулся на поиски резиновой груши. Я облазил все ящики и шкафы в квартире, и в конце концов мои поиски увенчались успехом: груша, емкостью граммов около двухсот, с пластмассовым черным наконечником, была найдена мною в шкафчике умывальника под раковиной.

Вариант с водкой отпал сразу: во-первых, водки было только две бутылки, и обе закрытые. Причем одна из них была мой любимый «Кауфман» (вот изумился бы почтенный владелец компании «Уайт-Холл», чьей фамилией была названа водка, узнай он, как именно я собирался употребить его продукт), а другая и бутылкой-то, собственно, не была, а представляла собой большую гжельскую птицу феникса, заполненную водкой под названием «Очаковский сувенир».

Рассудив, что не искушенной в таком деле моей заднице все равно что пить, я остановил свой выбор на початой бутылке текилы «Sierra Gold», и, ничтоже сумняшеся, вытащив из груши пластмассовый наконечник и заменив его воронкой из кухонного арсенала супруги, я наполнил грушу этим культовым напитком. Пройдя в ванную, я водрузил наконечник на законное место и задумался о способе введения всего этого постмодернистского приспособления в собственную прямую кишку. Подумав, что, возможно, моя не привыкшая к подобным экспериментам жопа, которая до этого честно оправдывала свое единственное предназначение, а именно, исправно гадила дерьмом различного качества и консистенции, может задать мне работы по отмыванию стен, выложенных добротными испанскими изразцами, я полностью разделся, залез в ванну, занял подобающую, так называемую коленно-локтевую позу, оперся на три конечности и правой рукой вонзил себе пластмассовый наконечник прямо в межъягодичную артерию…