Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Он кротко улыбнулся, обнажив здоровые, крупные, слегка пожелтевшие от никотина зубы.

– Шесть месяцев назад в Филиппвилле три араба открыли огонь из автоматов по манекенщицам во время показа мод.

Деспьер налил себе вина в бокал.

– Восемь прелестных девушек демонстрировали последние парижские модели. Вот как нынче несут народам свободу.

– Какого черта они отравились в Филиппвилл? – спросил Делани.

– Это было послание Парижа, адресованное нашим заморским владениям, – сказал Деспьер. – Одежда на все случаи жизни. Для раута, осады, митинга, парада, приема… Арабы промчались в открытом такси мимо входа в отель и исчезли. Представьте, какую душу надо иметь, чтобы стрелять по восьми красивейшим девушкам.

– Они попали в кого-нибудь из них? – спросил Джек.

– Нет. Зато они убили шестерых людей, сидевших в соседнем кафе.

– Ты присутствовал при этом? – спросил Делани.

– Да. Я лежал на полу возле столика, – с улыбкой поведал Деспьер. – Я научился быстро бросаться на пол. Я бы не удивился, узнав, что мне принадлежит мировой рекорд в этом виде спорта. Я также находился в Касабланке, когда толпа облила двух чем-то не угодивших ей мужчин бензином и подожгла их. Мне платят большие деньги за умение оказываться в том самом месте, где современная цивилизация выражает себя наиболее типично.

Подняв бокал, он принялся критически разглядывать его.

– Люблю итальянское вино. Оно такое простое. Натуральное. Не пытается казаться бархатным, в отличие от французского. А еще я люблю краски Италии. Когда однажды летом я впервые увидел, какого цвета римские здания, я понял, что мечтал попасть в этот город всю жизнь, хотя тогда мне было всего семнадцать лет. Я влюбился в этот город с первого взгляда. Мы с отцом въехали в Рим через Фламиниевы ворота и оказались на Пьяцца дель Пополо. На площади находились сотни людей. Мой отец остановил машину и повел меня в кафе. За кассовым аппаратом сидела самая хорошенькая девушка в мире, она выдавала чеки. Немедленно влюбившись в эту девушку, я сказал себе: «Как замечательно жить здесь, в окружении итальянцев. Я буду до самой смерти приходить сюда и пить тут кофе. Я нашел свой город». Есть города, которые твоя душа принимает мгновенно. Я прав, Dotterel

Он повернулся к Джеку.

– Да, – сказал Джек, вспомнив свой первый приезд в Париж; город покорил Джека, и в конце концов, спустя много лет, он избрал его своим местом жительства.

– Есть люди, – сказал Деспьер, – которые могут жить полноценно лишь в столицах чужих стран. Я – один из них. Подозреваю, что и ты, Dottore, – тоже. Мы – счастливые беглецы.

Он покосился на Делани, настроение которого немного улучшилось за время монолога, произнесенного французом.

– Maestro – человек другого типа. Он – стопроцентный американец. Он постоянно чем-то озабочен и ощущает дискомфорт в обществе людей иного склада.

– Чушь, – сказал Делани, однако на лице его появилась улыбка.

– Его реакция весьма характерна, – заметил Деспьер. – Кстати, о городах. Я бы мог быть счастлив в Нью-Йорке. Хотя, на мой взгляд, любой американец, живущий там, уродует свою душу. Нам требуется, – он сделал плавный жест, – смена среды обитания. Город – это университет для подготовленных студентов; полный цикл обучения длится четыре-пять лет. Затем – переезд на новое место и периодические возвращения в старые: это позволит освежать приобретенные ранее знания, а также встречаться с друзьями. В Париже, – сказал он, усмехаясь, – я постигаю искусство комедии, интриги и камуфляжа, а также обретаю умение мириться с чувством безысходности. В Риме изучаю вина, любовь, архитектуру и атеизм. В старости я поселюсь на ферме возле Фраскати, буду потягивать белое вино и каждый раз, чувствуя приближение смерти, приезжать в этот город, чтобы выпить чашечку кофе на Пьяцца дель Пополо… Он удивленно посмотрел на Джека и замолчал.

– Что случилось, Dottore?

Джек сидел, склонив голову над тарелкой; он прижимал платок к носу и немного покачивался из стороны в сторону. Платок был в крови.

– Ничего страшного. Увидимся завтра.

Он поднялся и поморгал; глаза его видели плохо. Попытался улыбнуться.

– Извините. Пожалуй, мне лучше отправиться в гостиницу. Деспьер вскочил на ноги.

Я тебя провожу, – сказал он. Джек замахал рукой.

– Не надо, – произнес он.

Джека тошнило, он боялся, что его вырвет, и двигался неуверенно. Его лицо покрылось испариной, он не ответил обратившемуся к нему старшему официанту. Выйдя из ресторана, он глубоко вдохнул ночной воздух.

Я же никогда не болею, испуганно подумал он, что со мной? Его охватило предчувствие перемен, холодная волна прокатилась вдоль тела; он испытывал ощущение незащищенности, страх. Джек прижался затылком к холодному камню; окружающий мир казался ему призрачным, нереальным; события, слова и люди представлялись Джеку в виде чисел, над ровными колонками которых непрерывно совершали операции невидимые, бесшумные счетные машины. Если бы я был пьян, подумал он, тогда можно было бы рассчитывать на то, что к утру этот кошмар отступит. Но он выпил лишь полбокала слабого вина. Вовсе не бархатного, подумал Джек. Хаос начинается наверху. Где сейчас ударивший меня человек? «Arrivederci, Roma». Джек вспомнил насмешливый пьяный голос мужчины. «Когда тонула Дория».

Кровь остановилась так же внезапно, как потекла. Прохладный вечерний воздух возвращал Джеку силы. Тошнота и головокружение отступили, остались только усталость и смутный страх; глубоко дыша, он напряг свое зрение, чтобы убедить себя в том, что сейчас он не расстается с любимой на платформе вокзала в дождливый вечер.

Он медленно зашагал в сторону отеля, принуждая себя переставлять ноги, стараясь не споткнуться о бордюрный камень и не угодить под колеса машины, с трудом решая простейший вопрос – купить ему газету в освещенном киоске или не делать этого.

Он услышал за спиной цокот каблучков; женщина обогнала его по тротуару. Он узнал шлюху-немку из бара. Гамбург, вспомнил он, крупные красноватые руки. Он с бесстыдством подумал о том, что могли делать эти руки сегодня вечером. На ногах у женщины были красные туфли. Она шла быстро и казалась Джеку рассерженной; похоже, вечер принес ей разочарование. Еще одно число в столбике.

Он вошел в свой отель. В баре работал радиоприемник: передавали какую-то песню. Джек слышал ее впервые. Ему почудилось, что обувь, стоящая возле дверей на полу длинных темноватых коридоров, – это все, что оставили после себя обитатели отеля, казненные сегодня в час коктейля.

Он прошел мимо двадцати дверей. Из номеров не доносилось ни звука. Людям, замкнувшимся в них, не приходилось менять фамилии, их жизни были цельными; они спали, не разглашая тайны своего местонахождения. Красных женских туфель в коридоре не было. Джек удостоверился в этом.