Сергей Минаев - Media Sapiens-2. Дневник информационного террориста

Он зашёл в свою будку и вернулся с кувалдой в руках.

— Присядь, — сказал чёрт, размахивая кувалдой.

— Э, дядя, как тебя, ты это зачем? Бить, что ли, будешь? — вскрикнул я, прикрыв голову руками.

— Я тебя умоляю, — скривился Алларих, — руки убери, а?

Он размахнулся и вдарил мне кувалдой сначала по одному виску, затем по второму. Голова загудела, как колокол.

— Так-то, — Алларих снова пошёл в свою будку и на этот раз вернулся с большим телевизором «Рубин». Черт пыхтел — видимо, телевизор был весьма тяжёлый.

— Не вставай, погоди. — С этими словами Алларих водрузил мне телевизор на голову.

Судя по тому, насколько плотно он сел, Алларих довольно чётко подогнал мою голову к отверстию. Я встал, закачался под весом телека и бухнулся на задницу.

— Я че, теперь всё время буду так ходить?

— Ну, в общем да. Иногда послабления случаются, конечно. В честь праздников. Если война на Земле начнётся или теракт какой.

— А как с ним ходить-то?

— Да привыкнешь. Поначалу всем неудобно. Давай провожу.

Черт отвёл меня к двери, поддерживая под руку, и, перед тем как открыть её, обратился ко мне:

— Ты знаешь, какое самое большое мучение для медийщика?

— Телевизор на голове?

— Нет, Антон. Самое большое мучение для вас — это самому стать аудиторией. Помни про это. Хотя, я уверен, такое не забудешь.

Алларих подтолкнул меня в раскрытую дверь, и я оказался в каменном колодце, довольно большом, по которому ходила группа людей с телевизорами на головах. Я не знаю, что показывал «ящик» на моей голове, но «ящики» соседей потоком транслировали новости из прошлой жизни, трупы, спецоперации, результаты ехit рооls, рейтинги политиков, рекламные ролики каких-то забытых партий типа «Конгресс Русских Общин» или «Выбор России». Изредка телевизоры показывали лица своих владельцев. Подойдя ближе, я узнал Бориса Березовского, Владимира Русинского, Льва Троцкого и фигуры меньшего масштаба типа Киселёва, Леонтьева, Доренко, Шендеровича, Антона Носика и пары-тройки известных мне по прежней жизни рекламщиков. Все они ходили по каким-то своим маршрутам, не сталкиваясь друг с другом. Особняком стоял Йозеф Геббельс, которого легко было узнать. Его телевизор нон-стопом транслировал сводки с фронта времён 1940 года, партзаседания и собственные выступления автора. Я сделал ещё шаг, и волны информации хлынули прямиком в мой мозг. Программные речи, партийные программы, сводки с фронта, компромат, биржевые котировки, выступления аналитиков, рекламные ролики каких-то общественных движений, речи правозащитников, выступления президентов и премьер-министров — все это селевым потоком заполнило моё сознание. Голова, казалось, треснула от поистине адской боли, вызванной всем этим. Аудиотексты сопровождались мелькающими картинками. Фигуры политиков сменялись видео с отрезанными головами, репортажи со светских раутов — убитыми детьми, Ельцин сменил Горбачёва, Путин сменил Ельцина, Лебедь стоял рядом с каким-то полевым генералом, Ленин что-то говорил с трибуны, затем по очереди появились какой-то министр и генпрокурор в обнимку с голыми шлюхами. Взлетали ракеты, всплывали подводные лодки, трактора боронили пашни, Че Гевара жал руку Хрущёву, Ходорковский грустно смотрел из-за решётки, спецназ штурмовал школу в Беслане. Последнее, на чём я успел сконцентрироваться, была горевшая Останкинская башня. Какое-то время она полностью вытеснила все остальные картинки, но в конце концов все снова смешалось, как в детском калейдоскопе, и видеоряд побежал пред моими глазами одной лентой. Я отключился.

В себя я пришёл сидящим спиной у какой-то бетонной стены. По стенам комнаты расположились мои соседи из бетонного колодца. У всех нас были сплюснутые головы, но телевизоров на них не было. В центре комнаты стояла бочка, в которой сидел человек. Из бочки виднелась только его голова с приставленными к ушам раструбами, куда двое бесов методично вливали ведра с какой-то жидкостью. Приглядевшись, я узнал в человеке Сергея Доренко.

— За что его так? — на автомате спросил я рядом сидящего.

— Нарушение режима. Разбил телевизор у Киселёва.

— А че они ему льют-то?

— Известно чего — говно. Эта пытка называется «Аудитория наносит ответный удар».

— Велиар придумал… — констатировал я.

— Кто же ещё? Кстати, он к тебе проникся вместе с Вельзевулом, так говорят.

— Да ну?

— Народ говорит. Я хотел через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться — Йозеф.

Я всмотрелся в лицо собеседника. Видимо, из-за того, что его голова была сильно сплюснута, я сразу не узнал его.

— Антон Дроздиков. — Я чуть подался вперёд, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. — Ой, бля…

— Что? Голова?

— Ага. Адски болит.

— Это с непривычки. На вот, возьми. — Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. — С ней ящик натирает меньше. Жуткий дефицит, между прочим.

— Спасибо. — Я спрятал шапочку в карман.

— Подарок Геббельса. Считай, что-то типа переходящего вымпела.

— У вас хороший русский, — сделал я комплимент, — там ещё учили?

— Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчёт просьбы…

В этот момент двери с грохотом открылись и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему-то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.

— Арестанты! — надрывно крикнул Велиар. — Почему опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьём?

— Что это у него за блатной жаргончик? — шёпотом спросил я Геббельса.

— Это у тебя надо спросить. Я думаю, говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.

— Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? — хрипло продолжал Велиар.

— Знаем, — нестройным хором отозвались все.

— Не слышу, бля.

— ЗНАЕМ! — дружно гаркнули мы.

— Запомните, это вы у себя на гражданке были политтехнологами, медийщиками и рекламщиками, а у меня тут вы говно! Простая аудитория. Запомнили?

— Так точно! — снова ответили мы хором.

— Ещё один случай — и подключу каждому в ухо радиоволну, а в задницу Интернет-канал. Будет вам долби-стерео, — при этой фразе Велиара Вельзевул тонко захихикал.

— По ходу бухие они, — сказал я шёпотом Геббельсу.

— Не иначе… — отозвался он.

— Разговорчики! — снова крикнул Велиар. — Так, значит, Доренко ещё двести вёдер, и в карцер.

— Ему столько не влезет, — сказал кто-то из наших.

— Непременно влезет. Я полагаю, что при нынешней ситуации стоило бы прибавить, — ответил ему, кажется, Киселёв.

— Сами решим, без соплей. А теперь объявление. По случаю праздника выходит вам послабление. — Велиар выразительно посмотрел на Вельзевула.