Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке

«Как я уже говорил, — ответил Джон, — тебе вечно слышится то, чего нет. Черт подери, только сегодня утром ты говорила, что мыши чересчур расшумелись на чердаке». Джон издал смешок, длинный и мягкий смешок, и, должно быть, сделал что-то, что заставило эту хорошенькую девушку глупо захихикать, и если она и протестовала, то весьма слабо. Затем Джон снова пробормотал: «Эта старая сука поубивает всех маленьких мышек на чердаке. Она носит им наверх еду в продуктовой корзине… столько еды, что можно убить целые полчища мышей, не меньше, чем германская армия».

Вы знаете, я слышала, как Крис сказал это, и все равно не поняла ничего, настолько я была все еще глупа, невинна и доверчива.

Крис прочистил горло и продолжал:

— У меня в животе возникло странное ощущение, а сердце так забилось, что я боялся, как бы не услышала парочка на диване.

«Ну да, — сказала Ливви, — она такая несправедливая, жестокая старуха, и сказать по правде, старик хозяин мне всегда нравился больше — он по крайней мере умел улыбаться. А она — она не умеет. Снова и снова, когда я прихожу сюда прибираться, я вижу ее в ЕГО комнате... она просто стоит и любуется на его пустую кровать, и улыбается этой странной, натянутой улыбкой. Я считаю, она в восторге от того, что он умер, что она пережила его и теперь свободна, и никто не сидит у нее на шее, и не говорит ей: делай то, не делай это, а ну, попрыгай по моему приказу. Боже, порой я удивляюсь, как они могли выносить друг друга. Но вот теперь он умер, и ей достались его деньги».

«Да нет, конечно, она получила кое-что, — сказал Джон. — Но это были ее собственные деньги, которые ей оставила ее семья. Ее дочь — вот кто получил все миллионы старого Малькольма Нила Фоксворта».

«Ну, — сказала Ливви. — Этой старой ведьме больше и не нужно. Не надо осуждать старика за то, что он оставил свое огромное состояние дочери. И то сказать, мало ли она натерпелась от него, он связал ее по рукам и ногам, в то время как у него было полно сиделок, чтобы ухаживать за ним. А он все ее требовал, распустив слюни. Зато теперь она свободна, богата, и муж у нее такой молодой и привлекательный, да и сама она еще молода и красива, и у нее куча денег. Интересно, что бы я чувствовала на ее месте? Некоторым людям всегда везет. А я, у меня ничегошеньки-то нет…»

«А я-то, Ливви, моя милая? У тебя есть я, по крайней мере, пока не подвернулось другое хорошенькое личико».

— А я все это время был там, за диваном, слушая все это и чувствуя, что совсем оцепенел. Я был в шоке. Я чувствовал, что меня сейчас вырвет, но я лежал тихо и слушал о чем продолжает болтать эта парочка на диване. Мне так хотелось встать и со всех ног побежать к тебе и Кэрри и забрать вас отсюда, пока не поздно.

Но я был там, как в ловушке. Если бы я пошевелился, они заметили бы меня. А этот Джон, он же был родня нашей бабке… какой-то троюродный кузен, мама говорила… я не думаю, чтобы троюродное родство могло иметь какое-то значение, тем не менее Джон был доверенным лицом нашей бабушки, иначе она бы не допустила его до такой вольности, как свободное пользование ее автомобилями. Ты видела его, Кэти, такой лысый, он носит ливрею.

Конечно, я знала, кого он имеет в виду, но я не могла ничего сказать и лежала молча, в свою очередь оцепенев от шока.

— И вот, — монотонно и безжизненно продолжал Крис, чтобы не показать, как он обескуражен, удивлен и напуган, — пока я лежал за диваном, положив голову на руки и закрыв глаза, стараясь унять свое так громко бьющееся сердце, Джон и горничная занялись друг с другом чем-то серьезным. Я мог догадаться по их движениям, что они раздевают друг друга, сперва он, а потом она.

— Они раздевали друг друга? — переспросила я. — Она в самом деле помогала ему снять одежду?

— Мне так послышалось, — равнодушно сказал он.

— Она не кричала и не сопротивлялась?

— Ха, да нисколько. Она была полностью за! И ей-Богу, как долго они этим занимались! И какой шум они подняли, Кэти, ты не поверишь. Она стонала и вскрикивала, тяжело дышала и задыхалась, а он хрюкал, как жирная свинья. Но я догадываюсь, что он неплохо с этим справился, под конец она завопила как сумасшедшая. А когда они кончили, то лежали и курили сигареты, болтая обо всем, что происходит в доме, и поверь мне, им была известна каждая мелочь. А затем они занялись любовью во второй раз.

— Дважды за ночь?

— Это вполне возможно.

— Крис, почему твой голос звучит так странно? Он колебался, отодвинувшись слегка и изучая мое лицо.

— Кэти, ты что, не слушала? Я пережил такую боль, рассказывая тебе все, как было. А ты не слышала? Не слышала? Да нет, конечно, я все слышала. Он слишком долго не мог решиться похитить мамин запас драгоценностей. Надо было ему давным-давно брать понемножку, как я его просила.

Значит, мама и ее муж отбыли в очередную поездку. Ну и что за новость? Да они все время приезжали и уезжали. Они готовы были в любой момент сбежать из этого дома, и за это их нельзя винить. Разве и мы не собирались сделать то же самое?

Я подняла брови и вопросительно уставилась на Криса. Очевидно, он что-то мне не сказал. Он все еще защищал ее, он все еще любит ее.

— Кэти, — начал он, голос его срывался и дрожал.

— Все в порядке, Крис. Я не упрекаю тебя ни в чем. Так значит, наша дорогая, милая, добрая любящая мамочка и ее прекрасный молодой муженек отбыли на очередные каникулы, прихватив с собой все драгоценности. Ничего! Мы все равно удерем!

Прощай безопасность за запертой дверью! Мы все равно удерем! Мы будем работать, мы найдем способ прокормиться и платить докторам за лечение Кэрри. Ни пропажа драгоценностей, ни бездушие нашей матери, которая снова бросила нас, ничего нам не сказав, — все это ничего не значит.

Но теперь мы уже привыкли к этому отвратительному, грубому легкомысленному равнодушию. К ЧЕМУ ЖЕ ТАК МНОГО СЛЕЗ, КРИС, К ЧЕМУ ТАК МНОГО?

— Кэти! — взорвался он, поворачивая свое залитое слезами лицо и глядя мне прямо в глаза. — Почему ты не слушаешь и ничего не говоришь? Где твои уши? Ты слышала, что я сказал? Наш дедушка умер! Он умер почти год тому назад!

Может быть, я действительно плохо слушала, недостаточно внимательно. Может быть, я не расслышала от того, что он был так потрясен. И вот наконец до меня дошло. Но если дедушка умер — это же потрясающе хорошая новость! Теперь мама получит наследство! Мы будем богаты! Она отопрет дверь и выпустит нас на свободу! Теперь нам вообще не надо никуда бежать.

Но вот нахлынули другие мысли, поток опустошающих вопросов — мама не сказала нам о том, что ее отец умер. Ведь она знала, какими невыносимо долгими были для нас эти годы ожидания, почему же она держала нас в неведении, заставляя по-прежнему ждать? Почему? Сбитая с толку, смущенная, я не знала, что мне делать: радоваться или горевать. Странный паралич сковал мои чувства.