Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке

Он выглядел хрупким и в то же время неестественно красивым для мужчины шестидесяти семи лет, да к тому же без пяти минут покойника. Неожиданно, к нашему испугу, он поднял голову и посмотрел наверх, прямо на нас. На короткий, ужасный миг нам показалось, что он знает о нашем присутствии за тонкой перегородкой над его головой. На его губах играла слабая улыбка. О, Боже, что она могла означать?

Все же он не выглядел таким бессердечным, как наша бабушка. Неужели он действительно был тем жестоким, холодным тираном, которым он нам всегда представлялся? Судя по добрым, нежным улыбкам, обращенным ко всем, кто подходил приветствовать его, пожать руку или по-приятельски похлопать по плечу, это был обыкновенный старик в кресле-качалке, не выглядящий особенно больным. Но он был человеком, который приказал высечь нашу мать и смотрел, как наказание было приведено в исполнение. Как мы могли простить его за это?

— Я не знала, что он так похож на папу, — прошептала я Крису.

— Почему? Папа был его сводным братом. Дедушка уже был взрослым человеком, женился и имел двух сыновей, когда папа только родился.

Итак, перед нами был Малькольм Нейл Фоксворт, в свое время вышвырнувший из дома свою молодую мачеху и ее маленького ребенка.

Бедная мама. Как мы могли обвинять ее за то, что она влюбилась в своего дядю, такого молодого и обаятельного. С такими родителями ей действительно должно было недоставать любви и понимания, взаимной любви и взаимного понимания, и оба они не могли не любить: ни он, ни она.

Любовь не спрашивает разрешения. Нельзя влюбиться по собственному желанию: стрелы Купидона не выбирают мишени. Так пытались объяснить все друг другу мы с Кристофером.

Неожиданно в коридоре послышались шаги и голоса двух людей, приближающихся к нам.

— Коррин совсем не изменилась, — сказал невидимый мужчина. — Только стала еще красивее и загадочнее. Очень интригующая женщина.

— Ха! Это потому, что она тебя всегда интересовала, Эл, — ответила его спутница. — Тебе не повезло, что ее глаз упал не на тебя, а на Кристофера Фоксворта. Это был действительно замечательный человек. Но я удивлена, что эти ограниченные ханжи позволили себе простить ее за брак с дядей.

— А что еще они могли сделать? Когда из трех детей в живых остается один, приходится принять его обратно под свое крыло.

— Разве не странно, что все так вышло? — спросила женщина, голос которой был низким и грудным — вероятно, она слишком налегала на спиртное. — Трое детей… и самая презренная, нелюбимая, становится наследницей всего состояния.

Подвыпивший мужчина не согласился:

— Коррин не всегда была так презираема. Помнишь, как старик когда-то восхищался ей. В его глазах она была всегда права, пока не сбежала с Кристофером! Старая карга всегда терпеть не могла свою дочь. Но, однако, какая сладкая, спелая вишня свалилась в руки Бартоломью Уинслоу. Ах, если бы она досталась мне! — мечтательно произнес он.

— Еще бы! — саркастически фыркнула женщина и, судя по звуку, поставила на стол стакан со льдом. — Красивая, молодая, богатая женщина

— предмет вожделения любого мало-мальски уважающего себя мужчины. К сожалению, для бездельника вроде тебя, Альберт Донн, эта мечта навсегда останется несбыточной. Коррин Фоксворт не обратила бы на тебя внимания, даже когда ты был молод, не то, что сейчас. Кроме того, у тебя есть я.

Продолжая пререкаться, пара удалилась из пределов слуховой досягаемости. В течение следующих нескольких часов к нам приближались и удалялись другие голоса.

Мы начали уставать от этого, затянувшегося зрелища и были не прочь воспользоваться туалетом. Кроме того, нас беспокоили близнецы, оставленные нами одни в комнате. Что если кто-то из гостей вздумает зайти в запретную комнату и увидит спящих двойняшек. Тогда все вокруг, включая дедушку, узнают, что у нашей мамы четверо детей.

Вокруг нашей пряталки собралась целая толпа смеющихся, болтающих и поющих гостей. Простояв так, как мне показалось, целую вечность, они, наконец, разбрелись, давая нам возможность осторожно открыть дверцу и уйти. Не видя вокруг ни души, мы быстро прошмыгнули в коридор, ведущий к нашей комнате. Тяжело дыша, с готовыми взорваться от напряжения мочевыми пузырями, мы достигли нашего тихого, забитого всевозможным хламом, убежища.

Близнецы спали в отдельных кроватях так же крепко, как когда мы их оставили. Они казались еще более одинаковыми, чем всегда: бледные, истощенные куколки… как дети в далеком прошлом, которых мы видели на картинках в учебниках истории. Они были совсем не похожи на современных детей, которыми когда-то были. И еще станут, поклялась я!

Войдя в комнату, мы немедленно начали оспаривать друг у друга право на посещение туалета первым, но быстро пришли к «консенсусу». Крис просто оттолкнул меня на кровать и закрыл за собой на крючок дверь ванной. Я сгорала от нетерпения, он опустошал свой мочевой пузырь целую вечность. Как в нем могло столько поместиться?

Удовлетворив естественные потребности, но по инерции продолжая пререкаться, мы постепенно перешли к обсуждению того, что нам удалось увидеть и услышать.

— Как ты думаешь, мама собирается выйти замуж за этого Барталомью Уинслоу? — спросила я, чувствуя, что мои постоянные страхи оказались не такими уж беспочвенными.

— Откуда я знаю? — небрежно ответил Крис. — Хотя, конечно, по-моему, все думают именно так, а эти люди, наверное, лучше знают маму с этой стороны, чем мы.

Какая ерунда. Разве мы, ее дети, не должны знать нашу маму лучше, чем кто угодно другой?

— Зачем ты так говоришь, Крис?

— Как?

— Почему ты сказал, что кто-то может знать ее лучше нас?

— Человек многосторонен, Кэти. Для нас наша мать — это наша мать. Для дугах — это красивая, сексуальная молодая вдова, которая вскоре унаследует огромное состояние. Не удивительно, что мотыльки начинают слетаться на свет.

Вот это да! И он может говорить обо всем этом так небрежно, как будто это не имело для него никакого значения. Внутренне, правда, он наверняка очень переживал, точно так же, как и я, поскольку я знала, что он не хочет, чтобы наша мама снова выходила замуж. 'Внимательно посмотрев на него, я с облегчением убедилась в правильности своей догадки.

Однако, со вздохом подумала я, мне не помешало бы иметь хоть немного его оптимизма. Я всегда была склонна думать, что жизнь поставит меня между Сциллой и Харибдой и заставит ходить по лезвию ножа. Да, было бы здорово полностью переделать себя и стать такой же, каким был мой брат: всегда довольной и с уверенностью смотрящей в завтрашний день. Мне следовало бы научиться скрывать свои чувства, как это делал он. Мне стоило бы научиться никогда не хмуриться, сохранять на лице постоянную улыбку и не стараться заглядывать в будущее.