Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке

Ох! Я закрыла лицо руками, чтобы они не видели, как я была ошеломлена и испугана. Вот и все. Я повернулась к ним спиной и задохнулась от рыданий, подступивших к самому горлу.

— Отпусти их, — в конце концов распорядилась я.

Я успела разглядеть, как они мелькнули, удирая словно две белокурые мышки по ступенькам вниз к своему обожаемому телевизору и к тому избавлению от тюрьмы, которое он им сулил, а также к настоящей мышке, которая ждала и была вполне довольна своей жизнью взаперти.

Прямо позади меня стоял Крис и ждал.

— Ну, — спросил он, когда я поникла, ничего не говоря, — и на сколько же они выросли?

Я быстро вытерла слезы, прежде чем повернуться к нему, так что я могла смотреть ему прямо в глаза.

— На два дюйма, — я сказала это равнодушным тоном, но боль была в моих глазах, и он увидел это.

Он шагнул ближе, обнял меня и прижал мою голову к своей груди, и я заплакала, просто заорала.

Я ненавидела маму за это! Действительно ненавидела ее! Она знала, что дети, как растения, им нужен солнечный свет, чтобы расти. Я дрожала в объятиях своего брата, стараясь уверить саму себя, что как только мы будем на свободе, они снова станут красивыми. Станут, конечно же, станут, они вернут, они нагонят потерянные годы, и как только их вновь коснется солнечный свет, они рванут расти без удержу, как сорная трава, так и будет, да-да, так и будет.

Это они, эти долгие дни взаперти сделали их щеки такими впалыми, а глаза такими запавшими. Но все это ведь исправимо, правда?

— Ну, — начала я хриплым, прерывающимся голосом, все еще цепляясь за единственного человека, которого все это, кажется, заботило.

— Деньги правят миром или любовь? Нашим близнецам надо побольше любви, и мы еще увидим, что они выросли на шесть, семь или даже на восемь дюймов, а не на два.

Мы с Крисом направились в нашу мрачную тюрьму перекусить, и как всегда я послала близнецов в ванную вымыть руки, ведь только еще мышиных микробов им и не хватало, чтобы подвергнуть свое здоровье опасности.

Мы спокойно сидели за столом, поедая сэндвичи и глотая тепловатый суп и молоко, и смотрели, как телевизионные любовники встречаются, целуются и строят планы побега от своих уважаемых супругов, как вдруг дверь в нашу комнату отворилась. Я не хотела отворачиваться от телевизора и пропускать дальнейшие события, но я оглянулась.

Большими шагами, весело входила в комнату наша мать. Она была одета в красивый легкий костюм, отделанный мягким серым мехом по манжетам и воротнику.

— Мои дорогие! — в ее приветствии было столько энтузиазма, но никто из нас не подпрыгнул, увидя ее, и она остановилась в нерешительности. — Вот и я! Разве вы не рады? Ах! Если бы вы знали, как я рада видеть всех вас. Я так скучала по вас, и думала о вас, и мечтала о вас, и я привезла столько подарков, я их так тщательно выбирала. Просто не могла дождаться, когда вы увидите их! И мне надо было покупать их украдкой, как могла я объяснить, зачем мне детские вещи? Я хотела сообщить, где я пропадала так долго. Я действительно хотела сказать вам, почему я вас покидаю, но ведь это было так запутано. И я не знала точно, насколько я уезжаю. А вы, хотя и скучали по мне, но ведь о вас заботились, правда? Вы же не страдали?

Страдали ли мы? Или только скучали по ней? Да кто она такая в конце концов? Идиотские мысли приходили мне в голову, пока я разглядывала ее и слушала, как четверо спрятанных детей могут осложнять жизнь другим людям. И хотя мне не хотелось признавать факт ее существования, хотелось вычеркнуть ее вновь из реальности своего мира, я заколебалась, наполняясь надеждой, что смогу полюбить ее снова, что снова буду доверять ей. Крис встал и заговорил первым, и его юношеский голос то и дело срывался с высоких нот на глубокие мужественные тона.

— Мама, ну конечно же, мы рады, что ты вернулась! Ну да, мы скучали по тебе! Ты напрасно уезжала так надолго, неважно по каким запутанным причинам.

— Кристофер, — сказала она, широко раскрыв глаза от удивления. — Ты говоришь не своим голосом.

Ее глаза перебегали с него на меня, потом, на близнецов. Оживление покидало ее.

— Кристофер, что-нибудь неладно?

— Неладно? — переспросил он. — Мама, а что может быть хорошего в этой жизни взаперти? Ты сказала, я говорю не своим голосом, а посмотри на меня хорошенько. Разве я все еще маленький мальчик? Посмотри на Кэти — разве она все еще дитя? Посмотри подольше на близнецов, особенно обрати внимание на то, как они подросли. А затем взгляни снова на меня и скажи мне прямо в глаза, что мы с Кэти по-прежнему дети, к которыми можно относиться снисходительно, ведь мы все равно ничего не понимаем во взрослой жизни. Но мы не ленивые бездельники, нет. Мы не били баклуши, пока ты на свободе наслаждалась жизнью. Мы с Кэти читали книги. И в них мы прожили миллионы жизней… Это наш искусственный способ почувствовать свою сопричастность с жизнью.

Мама хотела перебить, но Крис заглушил ее слабый заикающийся голос. Он бросил презрительный взгляд на ее многочисленные подарки.

— Итак, ты вернулась, как ни в чем ни бывало, как всегда делала, если знала, что виновата. Почему ты думаешь, что твои глупые подарки способны возместить нам то, что мы потеряли, что мы теряем каждую минуту Может когда-то мы и могли утешиться игрушками и нарядами, что ты приносила в нашу тюрьму, но сейчас мы стали старше, и подарков уже недостаточно!

— Кристофер, ну пожалуйста, — взмолилась она и, с трудом взглянув на близнецов, тотчас отвела глаза. — Пожалуйста, не говори со мной так, как будто ты больше не любишь меня. Я этого не вынесу.

— Я люблю тебя, — был его ответ. — Но я заставляю себя все еще любить тебя, вопреки тому, что ты делаешь. Я должен любить тебя. Мы все должны любить тебя и верить тебе, и думать, что ты действуешь в наших интересах. Но взгляни на нас, мама, и постарайся увидеть нас такими, какие мы есть на самом деле. Кэти чувствует, и я чувствую, что ты закрываешь глаза на то, что с нами делаешь. Ты приходишь к нам сияющая и соблазняешь наши глаза и уши радужными надеждами на будущее, но ничего никогда не сбывается. Когда-то давно, когда ты впервые рассказала нам об этом доме и своих родителях, ты сказала, что нас запрут всего на одну ночь, потом ты превратила это в несколько дней, затем в несколько недель, в несколько месяцев, и вот два года прошло, а мы все еще ждем, когда умрет старик, который может и никогда не умрет, так как искусные доктора все время оттаскивают его от могилы. Эта комната не улучшает наше здоровье, разве ты не видишь этого?

Он почти кричал, его мальчишеское лицо покраснело, он дошел до предела. Я думала, я никогда не доживу до дня, когда он нападет на нашу мать — свою обожаемую мать.

Его громкий голос должно быть напугал его самого, потому что он понизил тон и заговорил более спокойно, но все равно его слова ударяли, словно пули.