Джон Тул - Сговор остолопов

— Ой, как весело! — взвизгнул Дориан.

Они с Игнациусом ввалились во дворик, спотыкаясь и ковыляя. Этот кто-то звал на помощь со стороны помещений для черной прислуги. Дверь туда была приотворена, но Игнациус все равно кинулся на нее всей тушей, расколотив несколько стеклянных панелей.

— О, мой Бог! — возопил он, увидев то, что оказалось перед ним. — Они нанесли удар!

Перед ним, в кандалах и прикованный к стене, извивался маленький морячок. Это был Тимми.

— Вы видите, что вы сделали с моей дверью? — допытывался из-за спины Игнациуса Дориан.

— Враг среди нас, — неистово вещал тем временем Игнациус. — Кто проболтался? Скажите мне. Кто-то напал на наш след.

— Ой, выпустите ж меня отсюда, — выл морячок. — Тут ужасно темно.

— Ах ты, дурачок, — сплюнул на него Дориан. — Кто тебя здесь приковал?

— Этот кошмарный Билли с Раулем. Они такие ужасные, эти двое. Привели меня сюда показать, как ты заново оформил интерьер рабских квартир, а я опомниться не успел, как они меня сунули в эти грязные цепи и убежали обратно к гостям.

Морячок полязгал цепями.

— Я только что сделал тут ремонт, — сказал Дориан Игнациусу. — О, моя дверь.

— Где эти агенты сейчас? — потребовал Игнациус. Отстегивая абордажную саблю и размахивая ею. — Мы должны задержать их, пока они не покинули это здание.

— Вытащите меня отсюда, пожалуйста. Я не выношу темноты.

— Это ты виноват, что мне дверь поломали, — прошипел окончательно рехнувшемуся мореходу Дориан. — Доигрался в игрушки с этими двумя курвами сверху.

— Это же он двери сломал.

— А чего еще от него ожидать можно? Ты только посмотри на него.

— Это вы обо мне беседуете, уклонисты? — рассердился Игнациус. — Если вы и дальше будете так волноваться из-за какой-то двери, я серьезно сомневаюсь, что вы долго протянете на жестокой арене политики.

— Ох, заберите же ж меня отсюда. Я буду кричать , если еще хоть на чуть-чуть останусь в этих гадких оковах.

— Ой, заткнись, сикушка, — рявкнул Дориан, хлобыстнув Тимми по розовым щекам. — Пошел вон из моего дома — твое место на улице.

— О-о! — взвыл моряк. — Какие ужасные слова!

— Я вас умоляю, — предостерег Дориана Игнациус. — Наше движение нельзя саботировать междоусобицами.

— Я-то думал, что у меня хоть один настоящий друг остался, — плакался моряк Дориану. — Теперь я вижу, как я ошибался. Валяй дальше. Дай мне еще одну пощечину, если тебе это доставляет такое наслаждение.

— Да я б до тебе даже дотронуться побрезговал, додик.

— Я сомневаюсь, что какой-либо писака даже под нажимом смог бы накарябать подобную отвратительную мелодраму, — заметил Игнациус. — Прекратите этот балаган немедленно, дегенераты. Примените хотя бы немного вкуса и пристойности.

— Шлепни меня! — визжал морячок. — Я знаю, что тебе смерть как хочется. Тебе же не терпится сделать мне больно, правда?

— Очевидно, он не успокоится, покуда вы не согласитесь нанести ему хотя бы небольшое физическое увечье, — сообщил Игнациус Дориану.

— Да я и пальцем не коснуть его блядского т е льца.

— Ну мы же должны что-то сделать, чтобы утихомирить его. Мой клапан не в силах вынести неврозы этого психически неуравновешенного моряка в таких количествах. Мы должны вежливо дать ему отставку от нашего движения. Он просто не соответствует уровню. Любой почует этот тяжелый мускус мазохизма, исторгаемый им. Он в данный момент завонял им уже все апартаменты для прислуги. А помимо этого, мне кажется, он довольно-таки пьян.

— И ты меня тоже ненавидишь, чудовище, — завопил морячок Игнациусу.

Тот крепко приложил Тимми по макушке своей абордажной саблей, и мореход испустил жалобный стон.

— Одному Всевышнему известно, какие испорченные фантазии поселились у него в голове, — заметил Игнациус.

— Ох, шмякните его еще, — счастливо зачирикал Дориан. — Как это весело!

— Пожалуйста, снимите же с меня эти ужасные цепи, — взмолился морячок. — У меня весь матросский костюмчик уже ржавый.

Пока Дориан отпирал кандалы ключиком, хранившимся на дверной притолоке, Игнациус рассуждал:

— Знаете, кандалы и цепи в современной жизни обладают такими функциями, о которых их пылкие и рьяные изобретатели в более простые ранние века и не помышляли. Если бы я проектировал пригородные районы, я бы прикреплял хотя бы по одному комплекту к стенам каждого нового ранчо из желтого кирпича, к каждому смещенному уровню особняка в кейп-кодовском стиле. Когда жители пригородов устанут от телевидения и пинг-понга, или чем там они еще занимаются в своих домишках, то могут немножко заковывать друг друга для разнообразия. Всем это очень понравится. Жены будут хвастаться друг дружке: «Мой вчера вечером посадил меня на цепь. Изумительно. А твой тебе так делает?» Детишки же будут спешить домой из школы, к матерям, которые ждут не дождутся, чтобы надеть на них кандалы. Это поможет развивать в детях воображение, которого они лишаются благодаря телевидению, а также благодарно снизит уровень детской преступности. А когда вернется отец, все семейство уже будет поджидать его, чтобы схватить и приковать за то, что он, как последний олух, весь день корячился на работе, чтобы их прокормить. Назойливую пожилую родню следует сажать в колодки в гараже, а руки им освобождать только раз в месяц, чтобы могли подписать пенсионные чеки. Кандалы и цепи всем могли бы обеспечить лучшую жизнь. Я должен уделить этой мысли некоторое место в своих заметках и набросках.

— Ох, дорогой же ж мой, — вздохнул Дориан. — Вы когда-нибудь заткнетесь или нет?

— У меня все руки и правда в ржавчике, — захныкал Тимми. — Ну погодите — доберусь я до этих Билли с Раулем.

— Наша маленькая конвенция, кажется, проходит довольно непокорно, — заметил Игнациус о шуме буйного веселья, долетавшем до них из квартиры Дориана. — Очевидно, чувства, вызываемые вопросами повестки дня, поражают более чем один нервный ганглий.

— Ой, матушки, я лучше не буду на это смотреть, — сказал Дориан, толкая нараспашку застекленную пушинку своей французской провинциальной двери.

Внутри Игнациус увидел кишащую массу народа. Сигареты и бокалы для коктейлей дирижерскими палочками летали в воздухе, управляя симфонией болтовни, визга, пения и хохота. Из недр гигантского стереофонического фонографа сквозь назойливый шум толпы пробивался голос Джуди Гарланд. Небольшая группа молодых людей — единственная неподвижная композиция в зале — стояла перед ним, точно перед алтарем. «Божественно!» «Фантастика!» «Так человечно!» — говорили они о голосе, шедшем из их электрической скинии.

Его изжелта-небесный взгляд перебегал с этого ритуала на остальное пространство залы, где другие гости атаковали друг друга разговорами. Ткани в ёлочку, в полосочку, поярковые и кашемировые сливались в сплошные мазки, а руки и пальцы разрывали воздух разнообразием изящных жестов. Ногти, запонки, перстни на мизинцах, зубы, глаза — все сверкало. В центре одной кучки элегантных гостей ковбой с маленькой плеткой для верховой езды щелкнул ею кого-то из своих поклонников — в ответ раздались преувеличенные взвизги и довольное хихиканье. Посреди другой группы стоял какой-то оболтус в черной кожанке и, к немалому восторгу своих бесполых учеников, показывал захваты дзюдо. «Ох, научи меня такому тоже,» — завопил кто-то поблизости от борца, когда другого элегантного гостя скрутили в непристойную позицию, а затем швырнули на пол, и он приземлился под грохот запонок и другой разнообразной бижутерии.