Чак Паланик - Колыбельная

По дороге сюда из бара на Третьей я считал шаги. Чтобы чем-то занять свои мысли. Я насчитал 276 шагов, а потом, на углу, парень в черной кожаной куртке просвистел мимо меня со словами:

— Проснись, придурок. Пешеходам зеленый.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как зевок. Я смотрю парню в спину, и баюльная песня звучит у меня в голове.

Он идет впереди, переходит улицу. Заносит ногу, чтобы ступить на тротуар на той стороне, но нога ударяется о поребрик, и он плашмя падает на асфальт. Ударяется головой. Звук такой, как будто на пол упало яйцо — только очень большое яйцо с мозгами и кровью внутри. Его руки безвольно лежат вдоль тела. Носки его черных ботинок свешиваются с края тротуара и нависают над водостоком.

Я переступаю через него и считаю — 277. Считаю — 278, считаю — 279...

За квартал до редакции улица перекрыта барьером для скачек. Офицер в темно-синей форме трясет головой:

— Вам надо вернуться и перейти на ту сторону улицы. Эта сторона закрыта. — Он говорит: — Там фильм снимают. Прохода нет.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как судорога в ноге. Я смотрю на его полицейский значок, и баюльная песня звучит у меня в голове.

Глаза у него закатились — видны только белки. Рука тянется к груди, колени подгибаются. Падая, он ударяется подбородком о верхний край барьера с такой силой, что слышно, как клацнули зубы. Изо рта вылетает что-то розовое и влажное. Кончик откушенного языка.

Я считаю — 345, считаю — 346, считаю — 347. Перелезаю через барьер и иду дальше.

Мне заступает дорогу женщина с портативной рацией в руке. Она вытягивает свободную руку, чтобы меня остановить. Но не успевает схватить меня за руку. Рот скрылся, глаза закатились. Изо рта потекла тонкая струйка слюны. Она падает на тротуар. В ее рации звучит голос:

— Джин? Джин, ты где? Ты нам нужна.

Последняя строчка баюльной песни замирает у меня в голове.

Я считаю — 359, считаю — 360, считаю — 361. Я иду дальше, а люди бегут мне навстречу и проносятся мимо. Женщина с экспонометром на шее говорит:

— Кто-нибудь вызвал “скорую”?

Люди в живописных лохмотьях, в густом гриме, с бутылками питьевой воды в руках сгрудились у магазинных тележек, набитых всяким мусором, под яркими прожекторами. Они тянут шеи — посмотреть, что случилось. Вдоль тротуара стоят трейлеры и фургоны. В воздухе пахнет дизельными моторами. Вся улица заставлена бумажными стаканчиками из-под кофе.

Я считаю — 378, считаю — 379, считаю — 380. Перелезаю через барьер на той стороне и иду дальше. 412 шагов до редакции. Поднимаюсь на лифте. Лифт, как всегда, переполнен. Он останавливается на пятом, и в кабину пытается втиснуться еще один человек.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда тебя вдруг бросает в жар. Я стою, прижатый к дальней стене кабины, и баюльная песня звучит у меня в голове так настойчиво, что мои губы шевелятся, беззвучно артикулируя слова.

Мужчина обводит взглядом кабину и отступает назад. Как будто в замедленной съемке. Мы не успеваем увидеть, как он падает на пол — двери лифта закрываются, и мы едем вверх.

В редакции все на месте. Нет только Хендерсона. Олифант подходит, когда я собираюсь звонить. Напоминает мне про статью о Дункане. Чтобы я сказал про него что-то хорошее. Он сует мне под нос объявление. Про Французский салон красоты и рубцы на лице. Он ненавязчиво интересуется, где моя очередная статья из серии про смерть в колыбельке.

Держа телефонную трубку в руке, я считаю — 435, считаю — 436, считаю — 437...

Олифанту я говорю: не зли меня.

Женский голос на том конце линии говорит:

— Элен Бойль. Продажа недвижимости. Чем могу вам помочь?

А Олифант говорит:

— А ты не пробовал досчитать до десяти?

Подробности об Олифанте: он очень толстый, и у него вечно потеют ладони. На гранках, которые он мне сует под нос, смазанные отпечатки. Пароль у него на компьютере — “пароль”.

И я говорю: до десяти я давно уже досчитал. Женщина на том конце линии говорит:

— Алло?

Прикрыв рукой трубку, я говорю Олифанту, что в городе эпидемия гриппа. Может быть, Хендерсон заболел. Сейчас я иду домой, но клятвенно обещаю, что пришлю статью после обеда.

Олифант произносит одними губами: четыре часа — крайний срок. - и стучит пальцем по циферблату своих часов.

Я спрашиваю у женщины на том конце линии, на месте ли Элен Гувер Бойль. Я говорю, что меня зовут Стрейтор и мне нужно срочно с ней поговорить.

Я считаю — 489, считаю — 490, считаю — 491...

Женщина на том конце линии говорит:

— А она знает, о чем пойдет речь?

Да, говорю, она знает, но сделает вид, что не знает.

Я говорю, она должна меня остановить, пока я не убил кого-нибудь еще.

И Олифант пятится от меня, и отводит взгляд лишь через пару шагов, и убегает в редакцию спецрепортажей. Я считаю — 542, считаю — 543...

По пути в риэлторскую контору я прошу таксиста остановиться у моего дома и пару минут подождать.

Я поднимаюсь к себе. Мокрое пятно на потолке расползлось еще больше. Размером с автомобильную покрышку, только с ножками и ручками.

Я возвращаюсь в такси, пытаюсь пристегнуться, но ремень слишком короткий. Он больно врезается мне в живот, и я вспоминаю, как Элен Гувер Бойль говорит:

“Средних лет. Рост пять футов и десять дюймов, вес... фунтов стосемьдесят. Белый. Шатен, зеленые”. Я вспоминаю, как она мне подмигивает из-под взбитого облака розовых волос.

Я называю таксисту адрес риэлторской конторы и говорю, что он может гнать хоть со скоростью реактивного самолета, главное, чтобы он меня не раздражал.

Подробности о такси: там воняет. Сиденья — черные и липкие. В общем, такси как такси.

Я говорю, что я жутко злой и раздражительный.

Таксист глядит на меня в зеркало заднего вида и говорит:

— Может, вам стоит пойти на курсы “Как контролировать раздражительность”.

И я считаю — 578, считаю — 579, считаю — 580...

Согласно “Архитектурному дайджесту”, жить надо в большом особняке с частным садом и примыкающей коневодческой фермой. Согласно “Городу и деревне”, отдыхать надо на побережье. Согласно “Туризму и отдыху”, лучший способ расслабиться — пройтись на собственной яхте вдоль солнечных берегов Средиземноморья.

В приемной риэлторской конторы Элен Гувер Бойль это проходит за экстренное сообщение. Сенсационные новости.

Экземпляры всех этих пафосных изданий лежат на низком кофейном столике. Диван с выгнутой спинкой “Честерфилд” обтянут розовым шелком в полоску. Рядом с диваном — еще один столик на “львиных” ножках со стеклянными шарами в когтях. Я смотрю на все это и думаю: сколько мебели попало сюда в “ободранном” виде — без металлических ручек и фурнитуры. Проданную за бесценок, ее привезли сюда, где Элен Гувер Бойль собрала ее снова.