Наталья Нестерова - Вызов врача

Николай Сергеевич подумал, что бедная Маруся сама себе покупает осенние цветы.

Мария Петровна распахнула холодильник, осмотрела сиротливые полупустые полки, привычно выругалась:

— Холера! Шаром покати! Есть сыр и объедки ветчины. Будешь? Сделать бутерброды?

— Спасибо, Марусенька! Ты всегда была очень хлебосольной.

— Откуда знаешь? У тебя не было возможности познакомиться с моей хлебосольностью.

— Я предполагаю, — выкрутился Николай Сергеевич.

Мария Петровна включила газ под чайником, сделала бутерброды, достала из шкафа вазочки с вареньем и конфетницу с двумя несчастными «Каракумами». Посмотрела на них и счастливо улыбнулась. Вчера была полная ваза, Ирочка съела. Разворачивала фантики и трескала конфетки как семечки, будто маленькая девочка.

Николай Сергеевич с легким изумлением наблюдал, как Маруся улыбалась конфетам, не поставила их на стол, а убрала обратно в шкаф, точно большую ценность.

— Рассказывай, как жил. — Маруся присела за стол.

— Хорошо, спасибо! Мама умерла шесть лет и пять месяцев назад.

Николай Сергеевич запнулся. Получилось неловко: жил хорошо, и тут же — мама умерла. Но Маруся не заметила неловкости, спросила:

— Так и работал в архиве?

— До пенсии, — подтвердил Николай Сергеевич. — А ты? Кем была?

— Пусковицей.

— Кем-кем?

Вчера Мария Петровна с бухты-барахты, незнакомой докторше (тогда еще чужой девице) распиналась про свою жизнь, а сегодня почти родному человеку рассказывать не хотелось.

— Запускала предприятия, — коротко ответила она.

— Замужем… вышла замуж, кажется?

— Да.

— Счастливо?

— Очень.

— А где сейчас твой супруг?

— На том свете.

— Прости!

— У меня коньяк есть! — Мария Петровна протянула руку и достала с полки бутылку, в которой осталось на два пальца. — Будешь? Мы вчера с Ирочкой… она тебе говорила, что у меня была?

— Ирочка говорила, — быстро ответил Николай Сергеевич. — От нее и адрес твой узнал. Марусенька, я не могу, сердце. А ты, если хочешь, конечно!

— Одна не пью. В моем положении спиться — самое простое.

— Да, я знаю…

Засвистел чайник, Николай Сергеевич облегченно перевел дух — он не знал, как завести разговор с Марусей о болезни, какими словами уговорить ее на операцию.

Мария Петровна спросила, будет он чай или кофе. Сошлись на кофе — растворимом, слабеньком, только кипяток закрасить, от крепкого сердцебиение и бессонница. У Николая Сергеевича не было аппетита, но он жевал бутерброды, потому что их приготовила Маруся. С детства укоренившаяся привычка. Мама говорила: «Тебе нужно покушать», и он послушно ел. Как-то приехал дальний родственник, мама пригласила его за накрытый стол, но родственник отказался — не голоден. Коля с мамой переглянусь: какая бестактность! Для вас готовили, а вы пренебрегаете! Коля тогда сел за стол, принялся есть и нахваливать мамину стряпню. Это был маленький подвиг. Жизнь состоит из маленьких подвигов.

— Благодарю! Очень вкусно! — преувеличенно похвалил Николай Сергеевич, вытер губы и пальцы салфеткой.

Мария Петровна усмехнулась: чего тут вкусного, жевал — давился, она ведь видела. Куртуазные ширли-мырли. Давно от них отвыкла, забыла. Но сейчас даже приятно — молодость вспомнить. Как она, валенок деревенский, попала в дом, где с крахмальными салфетками обедать садятся. Дом — громко сказано, комната в коммуналке с тараканами — не хотите?

— Коля! А ведь твои предки не из столбовых дворян?

— Отнюдь. Моя бабушка служила гувернанткой в богатой купеческой семье. Сын хозяев ее… с ней…

— Понятно, оприходовал.

— Да, соблазнил. Мне кажется, мама всегда остро переживала, что она внебрачный ребенок, хотя, естественно, этого не показывала. И роковым образом повторила судьбу бабушки. Мой отец — красный командир, пограничник. Маруся, я тебе выдам тайну: они не успели расписаться, отец погиб, и я тоже внебрачный ребенок.

— А раньше мне ничего не рассказывал! — упрекнула Мария Петровна.

— Но ты и не спрашивала, — справедливо возразил Николай Сергеевич.

— Хорошенькая традиция — в подоле приносить.

— К счастью, Ирочка ее избежала. У Ирочки прекрасная семья, замечательный муж и прекрасный сын.

— Расскажи мне о внуке.

— Мне слов не подобрать, какой Николенька чудный мальчик!

Но слов Николай Сергеевич нашел очень много, говорил долго, перечисляя достоинства внука, пересказывая его вопросы, повествуя о шалостях и проказах. Мария Петровна слушала не перебивая, с блаженным выражением лица, смеялась до слез, восхищенно прижимала руки к груди. Лучшего слушателя для рассказа о любимом внуке Николай Сергеевич не мог бы найти.

Между ним и Марусей вдруг установилась теплая связь, точно ниточки протянулись, опутали пространство, и стало невыносимо приятно. У Николая Сергеевича выступили слезы умиления. Маруся уже не казалась ему постаревшей, напротив — молодой, чудесным образом сохранившейся, точь-в-точь такой, как жила в памяти. Единственная и любимая.

— Милая моя, желанная, Марусенька! — пробормотал Николай Сергеевич и полез за платком, чтобы утереть глаза.

Мария Петровна шмыгнула носом, втягивая ответные слезы.

— Ну, привет! — буркнула нарочито укоризненно. — Давай рыдать, как два старых пенька.

— Маруся! Ты нисколько не изменилась! — горячо и искренне заверил Николай Сергеевич. — Так же прекрасна, как и прежде!

— Какое там «прежде»! Коля, у меня климакс начался три года назад.

— А у меня — пятнадцать! Они рассмеялись, и связь их стала прочнее и роднее. Точно впали в детство или охмелели без вина.

— Ирочка сказала, что обварила тебя кипятком!

— Точно! Смотри!

Мария Петровна задрала юбку и показала красные пятна на бедре. Но Николай Петрович смотрел не на них, вернее — на них, ожоги, но и на всю ногу целиком, упругую, крепкую, обворожительную. Николай Петрович почувствовал давно забытые шевеления плоти, растерялся, захлопал глазами.

— А говорил, климакс! — попеняла Маруся, опустив юбку и прекрасно поняв его состояние. — Ишь, зарделся! Не балуй! — шутливо погрозила она пальцем.

— Не буду! — молодецки пообещал Николай Сергеевич.

— У меня вчера произошло… такой особенный день! Вот бывает: пять лет пройдет, а вспомнить нечего. А тут два часа, в которые уместилась, спрессовались все счастья и несчастья, которые на роду написаны. И подлость страшная, хоть и забытая… на плывуне…

— Что?

— Однажды было, на плывуне фундамент завода в Подмосковье построили, он и поплыл. Геодезистам хоть уши отрывай, хоть в тюрьму сажай — поздно, угробили народные деньги. Нельзя на плывуне строить. А подлость — тот же плывун.

Слова Маруси приземлили радостно и весело вознесшиеся чувства.