Ричард Бах - Иллюзии, или Приключения вынужденного Мессии

Он выглядел так, будто рядом с ним взорвалась бомба. Левая часть его тела была сплошным месивом из разорванной кожи, ткани, мяса и крови, мокрой алой массой.

Его голова склонилась к рычагу газа, к правому нижнему углу приборной доски, и я подумал о том, что если бы он пристегнулся ремнем, его бы так не швырнуло.

— Дон, с тобой все о'кей? — идиотские слова.

Он открыл глаза и улыбнулся.

— Ричард, на что это похоже?

Когда я услышал это, я почувствовал огромное облегчение. Если он мог говорить, значит он мог и думать, значит с ним все будет в порядке.

— Точно не скажу, приятель. Похоже, у тебя возникли кое-какие трудности.

Он не шевелился, и я опять испугался, не столько ранам и крови, сколько его неподвижности.

— Я не думал, что у тебя есть враги.

— У меня их нет. Это был… друг. Лучше не иметь… Ненависть приносит в жизнь… неприятности… Он убил меня…

Кресло и боковые панели кабины были перепачканы кровью. Сам самолет почти не пострадал, но очистить кабину было бы нелегко.

— Дон, это должно было случиться?

— Нет, — тихо произнес он, едва дыша, — но мне кажется… что эта драма мне нравится.

— Ну что же ты?! Исцели себя! Смотри, сколько людей вокруг, они ждут полетов!

Но пока я так шутил, мой друг Дональд Шимода, несмотря на все свои знания и понимание реальности, упал головой на рычаг газа и умер.

В ушах у меня шумело. Весь мир как бы прогнулся, и я сполз с края разорванного фезюляжа в красную мокрую траву. Тяжесть книги, лежащей в моем кармане, опрокинула меня на бок, и в тот момент, когда я коснулся земли, она выпала и раскрылась. Ветер медленно перелистывал ее страницы.

Я поднял книгу. Неужели все кончается именно так, подумал я, неужели все, что говорил мой учитель — пустые слова? Неужели он не смог спасти себя от первого же нападения этого сумасшедшего?

Мне пришлось трижды прочитать слова на открытой странице, прежде чем их смысл дошел до меня.

Все,

Написанное

В этой

Книге,

Может

Оказаться

Неправдой.

К о н е ц

Осенью я летел на юг, к теплу. Хороших полей оставалось все меньше, зато облака все росли и росли. Людям всегда нравилось летать на моем биплане, и в эти дни многие из них оставались вечером поговорить и перекусить у моего костра.

Время от времени некоторые из тех, кому это не слишком надоедало, говорили мне, что после этих бесед они начинали чувствовать себя лучше, и на следующий день люди начинали посматривать на меня со странным любопытством. Не раз я улетал раньше, чем собирался это сделать. Никаких чудес не происходило, хотя «Флит» стал летать лучше, чем когда бы то ни было, и тратить меньше горючего. Он перестал разбрызгивать масло, и жуки больше не разбивались о пропеллер и лобовое стекло. Дело было, несомненно, в холодном воздухе — не могли же они, в самом деле, научиться увертываться от моего самолета.

И все же, в тот летний день, когда Шимода был убит, для меня что-то закончилось. Это был финал, в который я не мог поверить, который не мог понять. Он так врезался в мою память, что я пережил его тысячу раз снова, словно надеясь что-то изменить. Чему я должен был научиться в тот день?

Однажды, поздним октябрьским вечером, после того как я улетел от испугавшей меня толпы в Миссисипи, я приземлился на маленьком пустом поле.

В который раз, перед тем как заснуть, я опять думал, почему он умер. Для этого не было никаких причин. Если бы то, что он говорил, было правдой…

Мне не с кем было поговорить так, как мы говорили с ним, не у кого учиться, некого подкалывать и атаковать своими иллюзиями, чтобы натренировать тем самым свой мозг. Я сам? Да, но во мне не было и половины шарма Шимоды, который учил меня, периодически сбивая с ног своим духовным каратэ.

Думая об этом, я заснул и, заснув, увидел сон.

Он стоял на коленях в траве спиной ко мне и заделывал дыру в кабине «Трэвел Эйра» в том месте, куда попала разрывная пуля. У его ног валялись рулон первосортной авиаткани и банка с масляным аэролаком. Я понимал, что это лишь сон, но в то же время я знал, что все это реально.

— ДОН!

Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбаясь моему горю и моей радости.

— Привет, — сказал он.

Из-за слез я ничего не видел. Смерти не было. Смерти вообще никогда не было, и этот человек был моим другом.

— Дональд!.. Ты жив ! Что ты там делаешь?

Я подбежал и обнял его. Он был реален. Я чувствовал наощупь кожу его летной куртки, плоть его рук.

— Привет, — сказал он, — если ты не возражаешь, я сейчас заделаю эту дырку.

Я был так счастлив видеть его, что уже ничего не казалось мне невозможным.

— Лаком и тканью? — спросил я. — Ты пытаешься ее залатать лаком и тканью?.. Брось, смотри, все уже прекрасно сделано, — и с этими словами я провел рукой над окровавленной обшивкой, и когда я убрал руку, дыры уже не было. От носа до хвоста самолет был обтянут новенькой блестящей как зеркало тканью.

— Так вот как ты это теперь делаешь! — сказал он, и в его глазах я прочитал гордость за своего тупого ученика, который наконец-то превратился в преуспевающего ментального механика.

Я не счел это странным, во сне мне это казалось обычным делом.

Рядом с его самолетом горел костер, над огнем висела сковородка.

— Ты что-то готовишь, Дон? Знаешь, я ни разу не видел, чтобы ты что-нибудь готовил. Что у тебя сегодня на завтрак?

— Оладьи, — сказал он само собой разумеющимся тоном. — Последнее, чему я хочу научить тебя в этой твоей жизни, это приготовление оладий.

Он отрезал два куска своим карманным ножом и один из них подал мне. До сих пор я ощущаю во рту этот вкус… Вкус опилок и застарелого библиотечного клейстера, зажаренных на свином жире.

— Ну, как? — спросил он.

— Дон…

— Месть призрака, — улыбнулся он. — Я сделал их из замазки.

Он бросил свой кусок обратно на сковородку.

— И все это для того, чтобы напомнить тебе, что если ты когда-нибудь захочешь наставить кого-то на путь истинный, делай это при помощи своих знаний, а не посредством оладий, о'кей?

— НЕТ! Полюби меня, полюби мои оладьи, Дон! Это для меня вопрос жизни и смерти!

— Хорошо, но я гарантирую тебе, что твой первый же ужин с кем угодно тут же станет последним, если ты будешь угощать его своими оладьями.

Мы расхохотались и тут же замолчали. Я смотрел на него, не говоря ни слова.

— Дон, с тобой все в порядке?

— А ты считаешь меня мертвым, а, Ричард?

— Это не сон? Я не забуду, что я тебя видел?

— Нет, это не сон. Это другая пространственно-временная система, а каждая другая пространственно-временная система для нормального земного существа, которым ты пробудешь еще некоторое время, является сном. Но ты запомнишь этот сон, и это изменит твое мышление и твою жизнь.