Ирина Верехтина - Длинное лето

* * *

Вечером в дверь постучали. Кого в такую темень черти принесли… Или это наши вернулись? Случилось что?! Анна Дмитриевна набросила халат и поспешила к дверям, торопливо крестясь.

На пороге стоял Анин отец. Глаза под чёрными бровями метали молнии. Губы кривились в нехорошей усмешке.

– Анна моя у вас? – не здороваясь, осведомился Фомушкин. – Нет? А где ж она тогда? У Бариноковых её нет, значит, у вас, больше не у кого. Признавайтесь лучше сразу… Аня! Ты здесь? Выходи, иначе за косы вытащу, дома ещё добавлю.

Отстранив перепуганную Анну Дмитриевну, Фомушкин медведем ввалился в дом, широкими шагами измерил комнату и кухню, заглядывая во все углы, слазил даже на чердак. Не найдя дочери, устало опустился на табурет, протестующе скрипнувший под фомушкинским весом.

– Где она?

– Твоя дочь, ты и ищи. Сказано было, нету её здесь, – поджала губы Аллочкина бабушка.

Алла догадывалась, куда исчезла Аня. Она ни за что не скажет этому страшному злющему дядьке, где его дочь. Ни за какие пряники! При мысли о пряниках Алла шмыгнула в кухню. Анька там голодная сидит, надо ей отнести… Калитка оказалась запертой на ключ, и Аллочке пришлось вернуться в дом. Анна Дмитриевна, взглянув на оттопыренные карманы внучкиного платья, мирно спросила:

– Ну, в правом-то пряники, а в левом что? Промасленный наскрозь, теперь не отстирать. Я тебя спрашиваю, чего в карманы напихала? Есть хочешь, так скажи, разогрею. А на улицу не пойдёшь, не пущу.

Под бабушкиным требовательным взглядом Алла молча достала из правого кармана пряники, а из левого выудила котлету… Ещё тёплая. Придётся Ане холодную есть. Придётся ждать, когда бабушка уснёт. О том, как страшно идти ночью по тропинке через вырубку, Алла старалась не думать. Аня там одна, ей ещё страшнее.

– Ба, а ты чего сейчас делать будешь?

– А ты чего хочешь-то? Можем в домино поиграть. И кукле платье новое сшить. Или полотенце своё вышивай, за всё лето два стежочка вышила, бессовестная.

– Ну, ба-аа! Я дошью… довышиваю. Я половину уже сделала, там немножко осталось. Я сделаю. Только я спать хочу…. Давай спать ляжем?

– Давай. Я, пожалуй, тоже лягу, сердце не на месте после этого собрания, да ещё ненормальный этот, Фомушкин-то, к нам сюда заявился как к себе домой. Чёрт такой!

Хитренькая Аллочка была довольна собой. «Дожать» бабушку оставалось совсем чуть-чуть, и можно бежать к Ане. А то темно будет…

– Ба, а ты свет погасишь? Я уже легла.

– Гашу, гашу! Спи, детонька, спи, милая. Бабушка и свет погасит, и одеялком потеплей укроет.

Вот только этого не хватало! Алла улеглась в постель не раздеваясь, даже сандалии не сняла, чтоб потом не надевать. Если бабушка увидит, всё пропало.

– Я сама уже укрылась, не надо. Ты спи, ба.

Когда собрание объявили закрытым, Виктор Николаевич Фомушкин, красный как варёный рак, торопливыми шагами направился к дому, бормоча: «Ну, я тебе устрою, ты своё получишь…» Но Ани дома не оказалось. Не было её и у Бариноковых, и у Петраковых. Аглая с Виктором прождали всю ночь, а утром отправились на поиски. Вместе с соседями обшарили округу, но девочка как сквозь землю провалилась. Аглая, бледная до зелени, едва держалась на ногах.

Прошел день. Поиски не дали результатов. А вечером в калитку Фомушкиных постучали.

– Здравствуйте! Аня дома? Она выйдет? – звонкий голосок спрашивал уверенно, словно ничего не случилось: не сорвали голоса калиновцы, проведя день в бесплодных поисках; не сомкнула глаз уже вторую ночь Аглая; не уехал на службу Виктор Николаевич, остался на даче, впервые в жизни «прогуляв» работу и не удосужившись даже позвонить (сотовые телефоны в 1996 году были мало у кого, они появились в середине нулевых. Но у следователя генпрокуратуры телефон, конечно, был). Из прокуратуры позвонили сами, Фомушкин долго и сердито кричал в трубку, на том конце ошарашенно слушали…

Алла не имела об этом ни малейшего понятия, стояла перед Аглаей и ждала ответа. Вот же наглая девчонка! Аглая хотела её отругать, но вместо этого опустилась перед «наглой девчонкой» на колени и завыла в голос: «Пропала наша Анечка, ушла и пропала-ааа, и не знаем где иска-ааать… Аллочка, миленькая… Богом тебя заклинаю, если знаешь, где она, скажи!

Я думала, она уже дома… Уже пришла, – пробормотала Алла, присев на корточки и пытливо глядя в Аглаины опухшие от слёз глаза. – Не плачьте, тётя Аглая. Я знаю. Знаю, где Аня! Она, наверное, в волшебном шалаше, под старой ёлкой. Там желания сбываются, вот она и… Вы не волнуйтесь, она не голодная, я ей вчера котлету отнесла и ещё пряники и леденцы. И водички…

–Так что же ты молчала?! Мы полночи её искали, и весь день… В полиции заявление не взяли, сказали, через три дня только, а как нам эти три дня пережить, не сказали! А ты знала и молчала! – сорванным голосом выкрикнула Аглая. – «Витя! Идём, скорее!»

И опрометью бросилась по дороге, как была, в фартуке и босая. Анечка, девочка! Только бы тебя найти, только бы ты – была! Я раньше не любила тебя, не понимала, как ты мне нужна, как без тебя плохо. А теперь знаю.

Алла рванула с места как породистая лошадка. Не догнать. Но Аглая догнала, через лаз в сетчатой изгороди пролезла по-девчоночьи лихо, по тропинке вдоль вырубки бежала не чуя под собой ног. Виктор Николаевич сопел где-то позади, падал, поднимался и снова бежал, задыхаясь и хватаясь руками за левую сторону груди. Почему она ему не верит, за что не любит? Он всё для неё делает! Вещи все импортные, спецшкола английская, дорогая. Дачу вот купил, клубника своя, огурцы свои, вишни, яблони… Скважина своя, воды хоть залейся, бассейн ей обещал, а она… А она…

Перед глазами плыли радужные круги, сердце колотилось где-то в горле, и болело, и горело, но он заставлял себя бежать.

– Дядя Витя… ой, Виктор Николаевич! Вам плохо? Вы посидите, отдохните, а потом уже пойдём. Вы такой красный, как варёный рак. Мы с бабушкой варили, с укропом, вкусная. Да вы садитесь!

Следователь генпрокуратуры был бесцеремонно усажен на землю. Алла примостилась рядом и сказала бабушкиным голосом: «Вот и ладно. Посидите чуток, а то «скорую» вызывать придётся, как моей бабушке, на собрании. Идти-то далеко ещё…»

А говорили, что она в коррекционной школе учится, для дураков. А рассуждает как взрослая, подумал Фомушкин. И отвернувшись, незаметно стер со щеки слезу. Но Алла заметила. Она вдруг прониклась доверием к Аниному отцу, который вчера был жестоким и страшным, а сейчас выглядел потерянным и несчастным. Алла разглядела дрожащие губы и слезинки в уголках серых глаз, таких же, как у Ани.

– Вы не плачьте, Аня жива, и ничего у неё не болит… Я дорогу знаю. Сначала вырубка будет, мы там землянику собирали, а за вырубкой волшебная ель, а под елью шалаш, в нём желания исполняются. А ещё мы бревно прикатили, большое. Это наше место, мы часто ходим… ходили, – рассказывала Аллочка, доверчиво вложив прохладную ладошку в широкую ладонь Виктора Николаевича, которого она больше не боялась. До неё вдруг дошло, что Аня не вернулась домой, просидела всю ночь в шалаше. И утром не пришла. И обедать не пришла. Как же ей было страшно, одной! А домой идти ещё страшнее.