Ирина Верехтина - Длинное лето

К приезду «скорой» Анне Дмитриевне полегчало, ехать в больницу она отказалась, врачи потребовали подписать отказ от госпитализации, сделали кардиограмму, дали какие-то таблетки и уехали. Алла вцепилась в бабушку мёртвой хваткой и гудела на одной ноте «Ба-ааа, вставай, пойдём домой, я без тебя не пойду-ууу». Кто-то сказал: «До инфаркта довели человека, им картошка дороже людей, одно слово – бандера. Хохлы неумытые!»

Остап вскипел и кинулся на говорившего с кулаками, кто-то бросился их разнимать, кто-то сказал: «Правильно он ему врезал, Остап хороший мужик, и хозяин крепкий. Ни за что человека оскорбили. Нацист ты, Николаич! Махровый нацист! Получил по морде, фашик, добавить бы надо». Оторопевшие калиновцы дружно встали на сторону Остапа и решили вправить «махровому нацисту» мозги.

Драка была нешуточной, Николаича били всем миром, найдя выход высоковольтному эмоциональному напряжению, грозовой тучей нависшему над собранием. «Да понял я, понял! Не буду больше… Спьяну это я…» – оправдывался «нацист», сидя на обочине дороги и утирая рукавом рубашки разбитое в кровь лицо.

От «фашика» дружно потребовали написать заявление о выходе из СНТ, Николаич мотал головой, то ли соглашаясь, то ли отказываясь.

– Товарищи! Да товарищи же! Давайте продолжим, мы так до вечера не закончим, – надрывалась Татьяна Алексеевна, председатель СНТ. – А ты пойди вон, и завтра же напишешь заявление о выходе из «Калины», – добила она Николаича. Тот послушно поплёлся домой, прижимая к распухшему носу подорожниковый лист и натужно соображая, что – Танька-то дурная баба, это все знают. Может, завтра забудет, что говорила… Никакое заявление он писать не будет. И вообще, председательшу надо переизбрать, много себе позволяет.

Забегая вперёд, скажу, что заявление написать всё-таки пришлось: ретивые калиновцы сожгли «фашику» сарай и грозились поджечь дом, если он не уберётся из СНТ. Олег Олегович Николаич (дал же бог фамилию!) не показывался в «Красной Калине» до зимы, а весной на его участке объявились новые владельцы. Отношение калиновцев к хозяину «треугольника» изменилось: Остапа больше не считали чужим.

Девочек на собрание не пригласили, но они всё равно пришли. jУстроились в черемуховых зарослях за оградой, подальше от чужих глаз – так, чтобы слышать всё, о чём будут говорить на собрании. И пока собирался народ, дружно гадали, что будет на повестке дня. «Может, пруд выкопают, большой-большой! Папа лодку надувную обещал купить, надуем и будем кататься!» – мечтала Роза. «Ага! И магазин откроют, с мороженым» – добавила Аллочка. Аня молчала, сидела с отстранённым видом, и нельзя было понять, о чём она думает.

– А ты что хочешь, пруд или магазин? Что ты всё молчишь? – Роза обхватила Аню за плечи, развернула к себе лицом… и испугалась: в глазах подружки плескалось отчаяние. Руки разжались сами собой и соскользнули с поникших Аниных плеч. – Ты чего?

– Ничего. Я ничего. Меня дома ругать будут, за картошку. Вы хоть послушайте, что говорят… Что я одна виновата.

– А меня не будут ругать, меня бабушка пожалеет, я маленькая потому что, – радостно встряла Аллочка, и Роза щёлкнула её по лбу.

– Ты чего?!

– Ничего. Это ты с картошкой придумала, сказала – ничейная. Ты во всём виновата, а свалили на Аньку. И если ты хорошая девочка и любишь правду, ты сейчас выйдешь и честно расскажешь, как всё было, и что Аня не виновата, – твёрдо сказала Роза и взяв Аллу за руку, потянула её за собой. – Пошли!

– Почему это Анька не виновата? Она тоже картошку копала, мы с ней вместе копали. Ещё меня учила, как ловчее выкапывать, чтоб прямо с ботвой… Никуда я не пойду и говорить ничего не буду! Пусти! – Аллочка вырвала у неё руку. – Сама-то чистенькая осталась, сидела и смотрела, пока мы с Анькой собирали. Мы, значит, виноваты, а ты, значит, ни при чём! И вообще, собрание кончилось уже, все домой пошли.

Забыв недавнюю ссору, все трое приникли к сетке, вцепившись пальцами в крупные ячейки и провожая глазами расходящихся с собрания калиновцев.

Анин отец, однако, уходить не торопился, говорил о чём-то с председательшей, гневно рубя кулаком воздух после каждой фразы.

– Аньку жалко. Нам с тобой ничего не будет, наши давно всё знают… Ань, а пойдём к нам? У нас гостевая комната свободна, бабушка тебе постелет… И вообще, можешь у нас жить!– Роза обернулась, и не увидев Ани, замолчала на полуслове.

– Ой! А где она?

По тропинке вдоль изгороди удалялась тоненькая фигурка.

– Ань, подожди, не уходи! Мы с тобой! – дружно крикнули девочки. Не обернувшись, Аня перешла на бег.

– Не догоним. У неё ноги длинные, а у нас маленькие. – Алла критически посмотрела на свои ноги, загорелые и исцарапанные. Роза согласно кивнула. И девочки, опустив головы, разошлись по домам…

«Дрянь! Эта дрянь ни словом не обмолвилась, что мы весь месяц на неё работали! И не только на огороде, на участке тоже, и в парниках! Не рассказала, как Анька в парнике сознание потеряла от жары, и мы её водой поливали. А Алка полы мыла, во всех комнатах! А Вика в это время в гамаке валялась и клубнику ела» – гневно думала Роза. Ещё она думала о том, что за одно преступление не наказывают дважды. Так папа говорил. А их наказали.

Аллочку мать больно отшлёпала тапочком, сопровождая каждый шлепок словами: «Срамница! Дрянь! Бессовестная! Мне стыдно было людям в глаза смотреть на собрании! Тебя дома не кормят, что ли? Не кормят? Отвечай! Бабушка тебе есть не даёт, что ты на чужое заришься? Глаза бы на тебя не глядели!»

Мать била не очень сильно, но тапочек оказался жёстким, и Аллочка наоралась всласть. После экзекуции, отойдя от матери на безопасное расстояние, ревела в голос: «Я не виновата, это Анька придумала, сказала ничейная, а я поверила, я не зна-а-ала!» – И тут же оказалась в тёплом кольце бабушкиных рук.

– Конечно, не виновата! Кто ж тебя винит, это всё Аня твоя, большая, а ума у неё нет. Ты зачем с ней водишься? Подружку нашла себе!

– Она с Розой дружит, и Катьку с Юлькой не любит, а Роза моя подруга, она хорошая, – всхлипывая, оправдывалась Аллочка. – Розина мама говорит, что друг моего друга мне друг, и враг моего врага мне друг, а ты говоришь…

На лицах родителей отразилось удивление: для умственно отсталой девочка рассуждала, пожалуй, чересчур здраво. Чтобы запомнить такие пословицы, надо иметь на плечах голову.

Анна Дмитриевна рассуждала иначе:

– Ты бабушке не перечь, бабушку слушать надо. Моду взяла разговаривать… Откуда что берётся! Ужинать что будешь? Яичко сварить всмяточку, или блинцов испечь?

Алла перестала плакать и задумалась.

– Яичко свари. И молока дай!

Поставив перед внучкой чашку с молоком, Анна Дмитриевна с удовольствием смотрела, как она ест. И не слышала, как уехали дочь с мужем.