Ирина Верехтина - Длинное лето

– Ань, ты приходи завтра к нам, – приглашала Роза. – Ты же к нам каждый день приходила, а сейчас… не хочешь?

– Не хочу.

– Может, ты обиделась за что-то? Так скажи, – не унималась Роза.

– Что вы привязались к ней, слышали ведь, не хочет она, – обрывала Аглая Петровна начатый разговор. – Шли бы вы отсюда, нечего тут каждый день высиживать. Спрячутся, как воровки, под кустом, и сидят, людям на смех.

При слове «воровки» девочки густо краснели и исчезали. Аня с сожалением смотрела им вслед.

В предпоследний день августа (который пришёлся на пятницу, а первое сентября будет в воскресенье, занятия в школах начнутся со второго) к Бариноковым пришла Вика Пилипенко. Отдала Эмилии Францевне плеер и потребовала: «Проверьте, как работает. А то скажете потом, что я сломала». Поразившись такой предусмотрительности, Эмилия всунула в уши наушники и тут же их выдернула, услышав арабскую «кунту-майтан». Вика ухмыльнулась. Ей было жаль расставаться с музыкой, которой она никогда не слышала и которая ей очень нравилась.

Чермен был мусульманином. То, что его тёща лютеранка, его нисколько не смущало. Более того, Чермен не отрицал существования Девы Марии и Иисуса Христа.

– Так если ты веришь, что Он был, почему же ты в Него не веришь? – не выдерживала Эмилия.

– Аллах существовал всегда. А Христос родился две тысячи лет назад, прожил на земле тридцать три года и вознёсся на небо, и стал пророком, – соглашался Чермен с говорливой тёщей, вот же дал аллах язык… – Аллах видел, он тогда уже был. Он всегда был, а Иса только последние две тысячи лет – говорил Чермен, поглядывая на жену, которая только улыбалась, благоразумно не вступая в переговоры.

– Пфуй! Какой он тебе Иса? Иисус! – не выдерживала Эмилия Францевна.

– Ну, так я и говорю, Иса, – улыбался довольный Чермен. – Пророки во всех религиях одни и те же, только зовут по-разному. У вас Иисус, у нас Иса, у вас Моисей, у нас Муса, У вас Елисей, у нас Аль-Иса…

– А Иоанн Креститель?

– Иоанн Креститель это Яхья. Одни и те же люди. Пророки. Пророков много, Всевышний один.

У Эмилии Францевны опускались руки. Зять с ней не спорил, соглашался, но выворачивал всё по-своему. Ладно, главное что верит, значит, правильный человек. И со мной уважителен, зовёт всегда по имени-отчеству, и Ингу мою без памяти любит, утешала себя Эмилия. Она звала зятя сынком и любила материнской любовью, которой ему недоставало всё детство.

Вику она вытолкала за порог, сунув ей в руки плеер со словами: «У Розочки забрала, ей и отдашь. Они завтра приедут».

Вика пожала плечами и ушла.

Эмилии вдруг вспомнилось, как расстроился Чермен, вернувшись с собрания. Откупорил бутылку ирландского виски, стоявшую в баре среди множества пузатых экзотических бутылок (в винах Чермен разбирался, что попало не пил). Молча налил, и выпил тоже молча. Переживает, поняла Эмилия. И поспешила в кухню за закуской.

– Ты бы присел, сынок, что ж ты стоя пьёшь, тебе ж нельзя (прим.: в хадисах говорится, что нельзя принимать пищу и пить воду стоя. О спиртных напитках в хадисах не упоминается, но конкретного запрета на алкоголь нет. Коран Эмилия прочитала из любопытства, и с удивлением поняла, что он ни в чём не противоречит её убеждениям).– На-ка вот, поешь. Ничего, ничего… Обойдётся всё, пошумят и забудут. Наша-то Розочка чужой огород не копала, отца не позорила.

Чермен согласно кивал. Хорошая у него тёща. Кораном его попрекает, вот – надо же! И не поспоришь. Правда, в Коране говорится о воде. Но он же не фанатик, он нормальный мужик, а все нормальные мужики пьют виски. И зачем люди про тёщ небылицы рассказывают, зачем врут? Или это ему так повезло… С братом повезло, с тёщей, с женой, с дочерью…

– Садись, мать. Не чужая ты мне, что ты всё сторонишься? Посиди со мной, мне легче будет… И бутылку убери. Давай, что там у тебя… Посидим.

Эмилия Францевна подавила вздох. Зять ушел с собрания победителем. А ведь – хотели сломать. Приструнить. Пристыдить. Да не получилось. Получилось – с Фомушкиным, который покинул собрание сам не свой… Как ему сейчас тяжело, не знает никто. И Остапа оскорбили ни за что. И девчонкам устроили судилище. А ведь можно было решить всё миром!

Эмилия побрызгала в лицо водой, прогоняя воспоминания, и поспешила в кладовку: завтра они приедут, в холодильнике ещё осталась баранина, она приготовит хинкалы, которые так любит Чермен, нажарит ароматных беляшей, которые обожает внучка… И будет праздник!

За плеером отправились вдвоём. Перед калиткой Роза остановилась и со страхом посмотрела на отца: как-то их примут… Чермен ободряюще улыбнулся и распахнул калитку.

– А где твои? Опять не приехали? – по-свойски спросил Чермен, и Вика – заносчивая, наглая, невыносимая и какая там ещё… – обрадованно затараторила, словно Чермен был её приятелем:

– Они к дедушке поехали, в санаторий, он там соскучился один, вот и поехали навестить. Завтра вечером приедут.

Вечером… Девчонке в понедельник в школу, а мать приедет в воскресенье вечером, и конечно, останется. Вика поедет домой одна, и всю неделю будет жить одна, до субботы. Нехорошо это, неправильно. – подумал Чермен.

Вика, как гостеприимная хозяйка, предложила гостям осмотреть дом. А посмотреть здесь было на что: искусно вышитые рушники, массивный комод на гнутых ножках, стулья с затейливыми узорами на спинках, стол из деревянных плах медового цвета.

От столешницы, казалось, пахло соснами. Не удержавшись, Роза наклонилась, и забыв что она в чужом доме, восторженно завопила: «Папа! Иди понюхай, стол лесом пахнет!» Чермен с улыбкой наклонился над столом. Отскобленные до масленого блеска доски и вправду пахли сосновой смолой. Ручная работа. Вся мебель сделана своими руками, понял Чермен. Если бы калиновцы это увидели, засыпали бы Остапа заказами…

В углу Роза обнаружила лестницу, ведущую на чердак. Интересно, что там? Она хотела спросить у Вики разрешения, но передумала (вдруг не разрешит, и Роза никогда не узнает, что там, наверху). Взбежала по скрипучим ступенькам, которые словно напевали мелодию. Несмело толкнула единственную дверь…

Об архитектурном приёме, когда задумана асимметрия фронтона и помещение мансарды сдвинуто к одной стене (один скат крыши с изломом, а другой прямой), Роза не знала. И теперь удивлялась: под ломаной крышей из грубо оструганных досок стоять в полный рост можно было только у одной стены, от пола до потолка густо завешанной натюрмортами, пейзажами и портретами в простых деревянных рамках и вовсе без рам.

Висящие на тонких верёвочках, стоящие вдоль стен, сложенные аккуратными стопками, картины были нарисованы (или написаны, Роза не знала, как правильно сказать) неизвестным художником на холсте, на картонках от обувных коробок, на обрезках фанеры…