Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

– В полном, – произнесла я, не в силах сдержать смех. – Конечно, я в порядке. Я не знаю, что на меня нашло.

– Тогда надень туфли, – протягивая их мне, скомандовал Питер. Он был раздражен, но не хотел устраивать сцену при всех.

Лен взобрался на стену и шумно спрыгнул вниз. Он тяжело дышал.

– Поймал ее? Хорошо. Давайте-ка по-быстрому сделаем ноги, пока они не вызвали полицию.

Машина стояла неподалеку. Питер открыл для меня переднюю дверцу, и я залезла внутрь. Лен сел сзади рядом с Эйнсли. Мне он только сказал:

– Вот уж не думал, что ты из этих истеричек!

Эйнсли ничего не сказала. Питер отъехал от тротуара и свернул за угол, Лен показывал ему дорогу. Я бы с удовольствием отправилась домой, но мне не хотелось в тот вечер еще больше действовать Питеру на нервы. Я выпрямилась и сложила руки на коленях.

Мы припарковались у многоэтажки, где жил Лен: насколько я смогла различить в темноте, это была темная кирпичная развалюха с пожарными лестницами снаружи. Лифта в здании не было, и нам пришлось топать по скрипучей лестнице с темными деревянными перилами. Мы чинно поднимались парами.

Его квартирка оказалась крошечной, с большой комнатой, откуда одна дверь вела в ванную, а другая – в кухню. Внутри царил легкий беспорядок: чемоданы на полу, повсюду разбросаны книги и одежда: Лен явно еще находился в процессе переезда. Кровать, выполняющая еще и функцию дивана, стояла слева от входной двери. Я скинула туфли и забралась на нее с ногами. Только теперь мои легкоатлетические упражнения дали о себе знать, и все тело болело от усталости.

Лен щедро разлил коньяк по трем бокалам для нас, порылся на кухне в поисках кока-колы для Эйнсли, потом поставил пластинку. После чего они с Питером принялись возиться с камерами, прилаживая к ним съемные объективы, глядя в окошечко видоискателя и обсуждая разные режимы выдержки. Я была как выжатый лимон. Меня переполняло чувство горького раскаяния, но ему не было выхода. Если бы я осталась наедине с Питером, наверное, все было бы по-другому: он бы мог меня простить.

От Эйнсли не было никакого проку. Я чувствовала, что она будет продолжать как ни в чем не бывало гнуть свою линию: мол, нас, маленьких девочек, все должны видеть, но не слышать. Она устроилась на круглом плетеном стуле – точно таком же, как у Клары во дворе, с той лишь разницей, что у этого была еще стеганая вельветовая подушка сочного желтого цвета. Знаю я эти подушки. Они крепятся к сиденью резинкой и имеют свойство, если ты вертишься на стуле, выезжать из-под тебя и загибаться вверх. Но Эйнсли сидела неподвижно, держа стакан с кока-колой на коленях и, заглядывая внутрь, изучала свое отражение на поверхности коричневой жидкости. По ее виду было невозможно сказать, весело ей или скучно: своей терпеливой невозмутимостью она напоминала насекомоядное растение на болоте, которое, раскинув свернутые трубочкой листья, чуть наполненные водой, дожидается, когда на них сядет муха, чтобы съесть ее и переварить.

Я сидела, откинувшись к стене, и попивала коньяк, мужские голоса и звуки музыки набегали на меня, как прибой. Наверное, под тяжестью моего тела кровать чуть отъехала от стены; во всяком случае, совершенно бездумно я отвернулась от людей в комнате и стала глядеть вниз, в темную щель между стеной и кромкой кровати. Что-то меня привлекло в прохладе тьмы.

«Наверное, там очень тихо, – думала я, – и не так влажно». Я поставила свой бокал на телефонный столик рядом с кроватью и украдкой обвела взглядом комнату. Все были при деле, никто не заметит.

Через минуту я втиснулась между кроватью и стеной, став незаметной, – правда, нельзя сказать, что поза была удобная. «Нет, так не пойдет, – подумала я, – надо сползти под кровать. Там я буду чувствовать себя как в палатке». Мне не пришло в голову выбраться обратно. Я тихо-тихо, используя тело, как рычаг, еще дальше отодвинула кровать от стены, приподняла край покрывала и проскользнула под кровать, словно письмо, сунутое в щель почтового ящика. Но расстояние от каркаса до пола оказалось слишком маленьким, и мне пришлось лежать плашмя. Я снова придвинула кровать вплотную к стене.

Мне было жутко тесно. К тому же я лежала на пухлом слое крупных комков пыли, похожих на кусочки плесневелого хлеба (я сначала злобно подумала: ну и свинья этот Лен, совсем не подметает под своей кроватью, но потом сама же за него и вступилась: он же в этой квартире давно не жил, и эта пыль наверняка осталась от того, кто обитал здесь раньше). Но полумрак, подернутый оранжевыми бликами света, который струился сквозь защищавшее меня с четырех сторон покрывало, прохлада и одиночество были мне приятны. Пронзительная музыка, резкие взрывы смеха и убаюкивающий рокот голосов заглушались матрасом и доносились словно издалека. Несмотря на пыль и тесноту, я была рада, что мне не надо сидеть там наверху с ними, в оглушающем грохоте и изнуряющей духоте. Хотя я находилась всего фута на два или три ниже их, я мысленно называла комнату «там наверху». А сама я была как бы под землей. Вырыла себе личную нору. И упивалась собой.

Мужской голос – наверное, Питера – произнес:

– Э, а где Мэриен?

И другой ответил:

– Может, в сортире?

Я улыбнулась. Приятно было сознавать, что, кроме меня никто не знает, где я.

Моя поза, впрочем, причиняла все больше неудобства. Мышцы шеи болели, мне хотелось вытянуться, и еще – чихнуть. Я надеялась, что они скоро забеспокоятся, куда я пропала, и начнут меня искать. Я уже забыла, зачем вообще забралась под кровать. Смех да и только: вот вылезу вся в хлопьях застарелой пыли…

Но совершив такой дурацкий поступок, я уже не хотела отступать. Будет унизительно, если я выползу из-под кровати, вся с ног до головы в пыли, словно жук-долгоносик, вылезший из бочки с мукой. Тем самым я словно признаюсь, что совершила глупость. Так что буду тут до упора, пока меня отсюда силой не вытащат.

Злость на Питера за то, что пока я, скрючившись, лежала под кроватью, он сам преспокойно расхаживал по комнате, дышал полной грудью и разглагольствовал про выдержку, заставила меня вспомнить события последних четырех месяцев. Все лето мы двигались по определенной траектории, хотя ощущения движения не было: мы внушили себе, будто мы стоим на месте. Эйнсли предупреждала, что Питер безраздельно мной завладевает, и не понимала, почему, как она выразилась, я не хочу «расширить дело». Ей-то было просто так рассуждать, а я не могла преодолеть ощущения, что крутить с несколькими мужчинами одновременно неэтично. И тем не менее я пребывала в некоем вакууме. Мы с Питером избегали разговоров о будущем, потому что оба знали: это бессмысленно, мы не были по-настоящему привязаны друг к другу. И конечно, это было прекрасное объяснение того, почему я устроила демарш, отправившись в дамскую комнату, а потом устроив забег по улице. Я пыталась убежать от реальности. Но вот теперь, в этот самый момент, пришла пора взглянуть реальности в лицо. Пришла пора решать, чего же мне хочется.