Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

– Ну уж тебе-то я ничего не испортила, – возразила я. – Ты же упивался самим собой .

– Ах, вот оно что. Мы недостаточно тебя развлекали! Наша беседа тебе была скучна, и мы мало уделяли тебе внимания. Ну, в следующий раз будем знать, как избавить тебя от нашей скучной компании.

Мне его слова показались несправедливыми. В конце концов, Лен – мой друг.

– Ты забыл, что Лен – мой друг! – Мой голос дрогнул. – Не вижу причин, почему я не могу поболтать с ним, когда он только что вернулся из Англии.

Еще не закончив фразу, я уже поняла, что напрасно приплела Лена, дело же было совсем не в нем.

– Эйнсли вела себя совершенно нормально. Почему же ты не могла? Проблема с тобой в том, – свирепо процедил он, – что ты просто не желаешь быть женственной.

Его одобрительная оценка поведения Эйнсли была как удар под дых.

– Да на хрен мою женственность! – заорала я. – Женственность тут ни при чем. Просто ты вел себя как грубая скотина!

Больше всего Питера раздражали обвинения в непреднамеренной грубости, и мне это было известно. Эти обвинения низводили его до уровня персонажей рекламы дезодорантов.

Он посмотрел на меня, прищурившись, точно прицеливался в мишень. Потом скрипнул зубами и свирепо вжал педаль газа в пол. Дождь уже лил как из ведра, и дорога впереди, когда на мгновение проглядывала сквозь мельтешащие дворники, казалась сплошной водной гладью. Когда я завопила, мы как раз ехали под уклон, и тут вдруг машина, внезапно прибавив скорость, пошла юзом, пару раз крутанулась на месте, задом въехала на чью-то лужайку перед домом и судорожно остановилась. Я услышала треск.

– Ты маньяк! – взвыла я: после удара о бардачок меня отбросило назад, но я поняла, что жива. – Ты же мог нас убить! – Наверное, в тот момент я думала о себе во множественном числе.

Питер опустил стекло и высунулся наружу. Потом захохотал.

– Я слегка подровнял им живую изгородь, – сообщил он и нажал на газ.

Колеса несколько мгновений крутились вхолостую, выплескивая веером грязь и оставляя на земле (это я уже заметила потом) две глубокие борозды; под скрежет трансмиссии мы кое-как переползли через край лужайки и вернулись на проезжую часть.

Теперь меня трясло от страха, холода и ярости.

– Сначала ты затаскиваешь меня к себе в машину, – верещала я, – бросаешь на меня испепеляющие взгляды, потому что тебя терзает чувство вины, и, наконец, ты пытаешься меня убить !

Питер все еще хохотал. Его волосы были мокрые, даже на несколько секунд оказавшись под дождем, и прилипли к голове, а струйки воды стекали по лицу.

– Утром они проснутся и увидят, что в ландшафте их сада что-то изменилось, – усмехаясь, произнес он.

– Тебя, похоже, жутко забавляет возможность умышленно нанести урон чужой недвижимости, – заметила я саркастически.

– Не будь брюзгой! – весело парировал Питер.

Он явно наслаждался тем, что счел дерзким проявлением мужской удали. А меня раздражало то, что он приписывает самому себе результат работы задних колес своей машины.

– Питер, ты можешь хоть на минуту стать серьезным ? Ты же ведешь себя как ребенок-переросток.

Но он предпочел проигнорировать мои слова.

Машина рывком затормозила.

– Приехали, – сообщил он.

Я взялась за дверную ручку, намереваясь, как мне думалось, высказать последнее неопровержимое замечание и броситься к дому, но он положил ладонь мне на локоть.

– Лучше подожди, пока не утихнет.

Он выключил зажигание, и мерно шуршащие дворники замерли на стекле. Мы молча сидели, вслушиваясь в шумы грозы. Ее эпицентр находился прямо над нашими головами: слепящие молнии то и дело разрывали черные тучи, и следом за ветвистыми вспышками почти сразу же тотчас оглушительно трещал гром, как будто сотни деревьев в огромном лесу с треском расщеплялись и гулко падали. А в коротких промежутках мы слышали в немой тьме, как дождь барабанит по машине, и тонкие ручейки струились по закрытым стеклам.

– Хорошо, что я не позволил тебе одной добираться до дому, – произнес Питер тоном человека, который принял твердое и единственно верное решение. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

А когда салон машины осветился дрожащим всполохом молний, я повернулась к нему и увидела, что он смотрит на меня: на его лице лежали странные тени, а глаза сверкали, точно у зверька на дороге, которого вдруг осветили автомобильные фары. Его взгляд был внимательный и слегка угрожающий. Он склонился ко мне и проговорил:

– На тебе какой-то пух. Сиди не двигайся.

Его пальцы погрузились мне в волосы: он стал неловко, но бережно вытаскивать застрявшие в волосах клочья пыли.

Я вдруг обмякла, словно намокшая салфетка. Уткнулась лбом в его лоб и закрыла глаза. У него была холодная и мокрая кожа, в его дыхании ощущался коньячный запах.

– Открой глаза, – сказал Питер.

Я открыла. Мы все еще сидели, прижавшись лбами друг к другу, и в следующее мгновение, когда вокруг все опять ярко осветилось, мне почудилось, что я заглядываю в множество глаз.

– У нас восемь глаз, – тихо произнесла я.

Мы рассмеялись, он притянул меня к себе и поцеловал. Я обхватила руками его спину. Так мы некоторое время умиротворенно сидели, а вокруг бушевала гроза. Я ощущала лишь невероятную усталость и дрожала от холода.

– Сама не пойму, что на меня нашло сегодня, – прошептала я.

Он гладил меня по волосам – прощая, понимая, и как всегда, у него это получалось немного снисходительно.

– Мэриен. – Я почувствовала, как он сглотнул. Но не могла точно сказать: это его тело содрогнулось или мое; он крепче сжал меня в объятиях. – Как думаешь, мы сможем… как думаешь, а если нам пожениться?

Я отшатнулась от него.

Исполинский голубоватый электрический разряд грохнул совсем рядом, осветив салон машины. И когда мы взглянули друг на друга в этой короткой световой вспышке, я увидела себя, крохотную, овальную, отраженную в его глазах.

Когда я проснулась в воскресенье утром – скорее уже днем, – в голове у меня было пусто, словно кто-то ложечкой выскреб внутренности моего черепа, как манго, оставив для размышлений одну кожуру. Я недоуменно оглядела комнату, едва узнавая ее, хотя прожила в ней несколько месяцев. Моя одежда валялась на полу или висела на спинке стула мятыми лоскутами, словно изодранное взрывом одеяние огородного пугала, а во рту было сухо, как будто мне туда затолкали рулон ваты. Я поднялась с кровати и, пошатываясь, поплелась на кухню.

В распахнутое кухонное окно с улицы било солнце и задували порывы свежего воздуха. Там уже находилась Эйнсли. Сидя на стуле с высоко поднятыми коленками, в которые она уперлась подбородком, и чуть подавшись вперед, она внимательно разглядывала что-то расплескавшееся перед ней на столе. Ее волосы рассыпались по плечам. Со спины она казалась сидящей на утесе русалкой – русалкой в заношенном зеленом махровом халате. На столе валялись остатки ее завтрака – корявая морская звезда банановой кожуры, похожие на обломки ракушек кусочки яичной скорлупы, коричневые крошки от тоста – точно выброшенные на берег прибоем веточки. Я подошла к холодильнику и достала коробку томатного сока.