Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Я себе не казалась такой уж благоразумной. Я скромно потупила взор и стала рассматривать крошку от тоста, которую пропустила, вытирая стол. Я не знала, что сказать. Ответить ему: «Ты тоже очень благоразумный» – казалось неуместным.

– Я тоже счастлива, – пробормотала я. – Давай переместимся с нашим кофе в гостиную.

Он последовал за мной. Мы поставили кружки на круглый кофейный столик и устроились на диванчике.

– Мне нравится эта комната, – заметил он, оглядываясь по сторонам. – Здесь по-домашнему уютно. – Он обнял меня за плечи. Мы сидели в, как мне хотелось думать, блаженной тишине. Нам обоим вдруг стало неловко. Мы утратили все представления друг о друге, все повадки, к которым привыкли и которые могли бы направить нас сейчас по верному руслу. И еще не выработав новых представлений о себе, мы не знали, что сказать или как поступить.

Питер усмехнулся своим мыслям.

– Что смешного? – спросила я.

– Ничего особенного. Когда я утром подошел к машине, то заметил, что под днищем застряли сломанные ветки, и я специально поехал мимо той лужайки. Мы проделали аккуратную прореху в их изгороди. – Ему все еще нравилось думать о вчерашнем приключении.

– Ты большой глупыш! – нежно произнесла я. Во мне уже зашевелился инстинкт собственницы. Выходит, этот субъект принадлежит мне ! Я уткнулась головой в его плечо.

– Когда хочешь устроить свадьбу? – брякнул Питер.

Моим первым поползновением было ответить ему с уклончивым легкомыслием, как я всегда и поступала, когда он задавал мне серьезные вопросы: «Может, в День сурка?» Но вдруг услышала незнакомый мне бархатный голос, который тихо произнес: «Я бы предпочла, чтобы ты сам решил. Давай ты будешь принимать все важные решения». Мне это было самой удивительно. Я никогда еще не говорила ему ничего даже отдаленно похожего. И самое смешное, что я не шутила.

Питер пробыл у меня недолго. Он сказал, что ему нужно еще немного поспать, и посоветовал мне сделать то же самое. Но я совсем не устала. Меня переполняла нервная энергия, которая не иссякала, пока я бесцельно курсировала по квартире. Тот день был исполнен той печальной пустоты, которая у меня с самого детства ассоциировалась с воскресными днями, – это ощущение возникало из-за безделья.

Я домыла посуду, разложила чистые ножи, вилки и ложки по отделениям в ящике кухонного буфета, хотя и знала, что долго они там не пролежат. Устроившись в гостиной, в очередной раз пролистала журналы, обращая внимание на знакомые заголовки, теперь приобретшие новый смысл: «ПРИЕМНЫЙ РЕБЕНОК: ЗА И ПРОТИВ», «ВЫ ВЛЮБЛЕНЫ – ЭТО ВЗАПРАВДУ? Тест из двадцати вопросов» и «КОНФЛИКТЫ МЕДОВОГО МЕСЯЦА». Потом потрогала рычажки на тостере: в последнее время в нем все подгорало. Когда зазвонил телефон, я так и подпрыгнула, но оказалось, просто ошиблись номером. Наверное, мне стоило обсудить ситуацию с Эйнсли, которая уединилась у себя в спальне, но почему-то я решила, что никакой пользы от этого не будет. Мне хотелось сделать что-то такое, что будет иметь результат, но я не знала, что именно. Наконец, решила потратить вечер на поход в прачечную.

Мы, естественно, не пользовались стиральной машиной нашей домовладелицы. И даже не знали, есть ли она у нее. Она в принципе не позволяла ничему столь плебейскому, как выстиранное белье, осквернять ухоженную территорию ее лужайки за домом. А может, просто ни она, ни ее ребенок не загрязняли свою одежду: вполне возможно, что все их вещи были снабжены невидимыми пластиковыми чехлами. Мы ни разу не спускались к ней в подвал и даже не слышали, что у нее в доме таковой имеется. И вполне вероятно, что стирка, в ее иерархии ценностей, считалась занятием, о котором всем известно, но которое никто уважающий себя не обсуждает.

Поэтому, когда куча заношенной одежды разрасталась до необъятных размеров, а в ящиках шкафов ничего чистого не оставалось, мы отправлялись в прачечную самообслуживания. Или я ездила одна: я не могла так же долго тянуть со стиркой, как Эйнсли. Туда лучше ходить вечером в воскресенье, чем по рабочим дням. В это время гораздо меньше старичков, тщательно выполаскивающих свои некогда шикарные сорочки, и меньше старушек в широкополых шляпках и белых перчатках, собирающихся к подружкам-сверстницам на чашку чая. До ближайшей к нам прачечной надо проехать одну остановку на автобусе. Суббота – неудачный день для поездки, потому что автобусы забиты покупателями, и это все те же старушки в шляпках и белых перчатках, хотя не столь аккуратные, а еще по субботам случается наплыв любителей вечерних киносеансов. Я предпочитаю воскресные вечера: меньше людей. Терпеть не могу, когда на меня пялятся и мой набитый мешок с грязной одеждой слишком бросается в глаза и сразу выдает: ага, едет в прачечную.

В тот вечер я с нетерпением ждала этой поездки. Мне хотелось поскорее покинуть квартиру. Я разогрела и проглотила замороженный ужин и переоделась для прачечной: джинсы, свитер, клетчатые спортивные тапки, которые я зачем-то купила и с тех пор никуда больше не надевала – и порылась в кошельке в поисках четвертаков. Я засовывала грязную одежду в мешок, когда вошла Эйнсли. Она почти весь день просидела у себя за закрытой дверью, занимаясь бог знает какими ритуалами черной магии: то ли варила приворотное зелье, то ли лепила восковых кукол Леонарда и колола их булавками в нужных местах. И вот ее осенила некая интуитивная догадка.

– Приветик! Идешь в прачечную? – спросила она с наигранным равнодушием.

– Нет, – ответила я хмуро. – Разрубила Питера на кусочки, спрятала их в ворохе грязного белья и вот хочу похоронить в овраге.

Она, видимо, сочла мое замечание пошлым. Даже не улыбнулась.

– Слушай, не возражаешь, если я подкину тебе кое-что из моего? Все равно ты идешь. Там немного.

– Отлично, – с облегчением отозвалась я. – Неси.

Это у нас обычная практика. Вот почему Эйнсли никогда не ходит одна в прачечную.

Она ушла и вернулась через несколько минут с охапкой нижнего белья всех цветов радуги.

– Эйнсли! Ты же сказала, немного!

– А тут и есть немного, – сварливо ответила та. Но когда я твердо заявила, что все это не влезет в мой мешок, она разделила белье на две кучки.

– Спасибо! Ты меня выручила! До встречи!

Я волокла мешок за собой по лестнице, внизу взвалила себе его на плечо и выскользнула из двери, попутно поймав застывший взгляд домовладелицы, которая украдкой высунулась из-за бархатной занавески, отделявшей ее гостиную от прихожей. Так, я знаю, она с немым укором осуждала вопиющую демонстрацию нашей нерадивости. Все мы, читала я ее мысли, являемся воплощением нечистоплотности.

Я села в автобус и поставила мешок с одеждой рядом на сиденье, надеясь, что со стороны он смахивает на ребенка и не вызовет негодования у пассажиров, решивших съездить по делам в выходной. Я все не могла забыть случившееся со мной ранее происшествие: когда я выходила из автобуса, какая-то закутанная в черные шелка старушенция в лиловой шляпке вцепилась мне в плечо. Дело было тоже в воскресенье. Ее возмутило не только то, что я нарушаю четвертую заповедь [5], но и то, что я неподобающе одета для такого дня: Иисус, напомнила она мне, никогда бы мне не простил клетчатых спортивных тапок. Я принялась изучать цветной рекламный плакат над окном: на нем была изображена молодая женщина с тремя парами ног, вышагивающая в утягивающем корсете. Должна признаться, меня такое возмущает. Это как-то слишком напоказ. Поначалу я не могла понять, на кого рассчитана подобная реклама и кто бы купил этот товар, и вообще – проводилось ли хотя бы предварительное изучение рынка. Женские формы, размышляла я, должны привлекать мужчин, а не женщин, а мужчины обычно не покупают женские корсеты. Хотя, возможно, миниатюрная гибкая женщина – это образ самой себя; возможно, покупательницы считают, что они возвращают себе одновременно юность и изящество. Потом мои мысли перенеслись на прочитанную где-то фразу, что стильно одетая женщина всегда имеет в своем гардеробе корсет. Я задумалась над скрытыми смыслами слова «всегда». А затем до конца поездки размышляла о временных границах термина «средний возраст»: когда я его достигну? Может быть, я уже в него вступила? Словом, пришла я к выводу, с такими вещами надо быть поаккуратнее: они имеют обыкновение нагрянуть, когда их совсем не ждешь.