Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Кто-то тяжело уселся на кровать и вмял меня в пол. Я глухо охнула.

– Что за хрень! – вскрикнул сидящий и вскочил. – Под кроватью кто-то есть!

Я услышала, как они вполголоса совещаются, а потом Питер громко – гораздо громче, чем нужно – позвал:

– Мэриен! Это ты под кроватью?

– Да, – отозвалась я спокойно, решив все спустить на тормозах.

– Ну, тогда вылезай, – продолжал он заботливо. – Нам пора домой.

Они обращались со мной как с капризным ребенком, который спрятался в комоде и ждал, что его будут уговаривать оттуда вылезти. Я негодовала, но в то же время мне было смешно. Я даже подумала заявить: «Не буду вылезать!» – но решила, что это может стать для Питера последней соломинкой, а Лен вполне мог сказать: «Да ладно, пусть себе там лежит до утра! Господи, я не возражаю. Вот как надо их дрессировать. Какая бы вожжа ей под хвост ни попала, она там полежит-полежит и остынет». Поэтому я ответила:

– Не могу! Я застряла!

Я попробовала пошевелиться, но тщетно: и впрямь застряла.

Над моей головой продолжалось совещание:

– Мы сейчас приподнимем кровать, – крикнул Питер, – и ты вылезешь, поняла?

Я услышала, как они обмениваются указаниями. Похоже, их операция по моему вызволению станет грандиозным инженерным подвигом. Раздалось шарканье ног по полу, пока они занимали свои позиции. Потом Питер произнес: «Взяли!» – кровать вздыбилась, и я спиной вперед выползла наружу – в точности как рачок из-под сдвинутого камня на дне.

Питер помог мне подняться. Мое помятое платье было все в клочьях пыли. Оба принялись, смеясь, отряхивать меня.

– Какого черта тебя туда понесло? – недоумевал Питер.

По тому, как медленно и неуверенно они снимали с меня крупные хлопья пыли, было видно, что они изрядно нагрузились бренди, покуда я коротала время под кроватью.

– Там было очень тихо! – съязвила я.

– Надо было сказать мне, что ты застряла, – посетовал Питер, проявив великодушную галантность. – Я бы тебя вытащил. Ну у тебя и видок! – Он явно ощущал свое превосходство и от души веселился.

– О, – ответила я, – не хотела тебя отвлекать от беседы. – К этому моменту я наконец поняла, какое чувство испытываю к нему: это была ярость.

Игла моей гневной интонации, вероятно, проткнула оболочку эйфории Питера: его холодный взгляд испытующе скользнул по мне. Он схватил меня за руку повыше локтя, точно арестовывал за переход улицы в неположенном месте, и обратился к Лену:

– Думаю, нам и правда пора. Было очень здорово. Надеюсь, мы найдем повод встретиться. Мне интересно твое мнение о моем штативе.

Сидящая в дальнем углу комнаты Эйнсли отлепилась от вельветовой подушки и поднялась.

Я отбросила руку Питера и произнесла ледяным тоном:

– Я к тебе не собираюсь. Я иду домой, – и выбежала из комнаты.

– Как знаешь, – буркнул Питер, но зашагал за мной следом, бросив Эйнсли на произвол судьбы.

Сбегая по узкой лестнице, я слышала за спиной голос Лена:

– Эйнсли, может, пропустим еще по одной? Я тебя провожу до дому, а эти влюбленные голубки пусть сами займутся выяснением отношений.

И тревожно протестующий голос Эйнсли:

– Ой, ну не знаю, стоит ли мне…

Оказавшись на улице, я почувствовала себя гораздо лучше. Я вырвалась – от чего, к чему, я и сама не знала. И пускай я понятия не имела, почему так поступаю, по крайней мере, я не сидела сиднем. Я приняла какое-никакое решение, и что-то в моей жизни закончилось. После этого взрыва непокорности, после этого открытого и внезапного для меня самой и досадного представления, ни о каком примирении и речи не могло идти. И хотя я уходила от Питера, я не ощущала никакого раздражения к нему. Мне в голову пришла абсурдная мысль, что у нас с ним были в общем мирные отношения: ведь до сего дня мы ни разу не ссорились. У нас просто не было повода для ссоры.

Я оглянулась: Питера не было видно. Я шла по безлюдным улицам, мимо стареньких многоквартирных домов, к ближайшему проспекту, где можно было сесть на автобус. В столь поздний час (а сколько же сейчас времени?) автобуса придется ждать очень долго. От этой мысли мне стало не по себе: холодный ветер усилился, и с каждой минутой молнии сверкали все ближе. Вдалеке громыхал гром. А на мне было тоненькое летнее платье. Я не знала, хватит ли мне денег на такси, остановилась, чтобы пересчитать, и выяснила, что не хватит.

Я шла минут десять, мимо закрытых, тускло освещенных магазинов, и вдруг заметила, как впереди, в ста ярдах от меня, притормозила машина Питера. Он вышел и стал дожидаться меня на тротуаре. Я шагала, не сбавляя темпа, не меняя направления. Теперь уж точно не было никакого смысла убегать. Нас же больше ничего не связывало.

Когда я поравнялась с ним, он шагнул мне наперерез.

– Не будешь ли ты так любезна позволить мне, – произнес он с железобетонной учтивостью, – отвезти тебя домой? Не хочу, чтобы ты вымокла до нитки.

Пока он говорил, с неба упали первые капли. Я колебалась. Зачем он это делает? Возможно, для него это был тот же самый формальный ритуал – почти автоматический рефлекс, – который заставлял его открывать дверцу автомобиля, и в таком случае я могла бы точно так же автоматически принять этот знак внимания, не представлявший для меня никакой опасности; но что на самом деле последует, если я сяду к нему в машину? Я внимательно посмотрела на него: было видно, что он явно выпил лишнего, хотя почти безупречно себя контролировал. Его глаза слегка остекленели, это правда, но стоял он прямо и не пошатывался.

– Ну, – с сомнением произнесла я, – вообще-то, мне хочется пройтись. Но все равно спасибо.

– О, Мэриен, перестань! Не будь ребенком! – грубовато произнес он, хватая меня за руку.

Я позволила ему довести себя до машины и усадить на переднее сиденье. Думаю, я делала это неохотно, но мне очень не хотелось мокнуть под дождем.

Питер сел за руль, захлопнул дверцу и включил зажигание.

– А теперь, может, расскажешь мне, что вся эта фигня значит? – злобно спросил он.

Мы свернули за угол, и тут ливануло вовсю, потоки дождя под порывами ветра хлестали в лобовое стекло. В любой момент мы могли попасть, как говаривала моя двоюродная бабушка, под ливень, переходящий в потоп.

– Я не просила доставлять меня домой, – уклончиво заметила я.

Я-то была уверена, что это никакая не фигня, но в то же время четко понимала, что это могло показаться фигней всякому, кто наблюдал за нами со стороны. И мне не хотелось вступать с ним в дискуссию, потому что сейчас она зашла бы в тупик. Я сидела, выпрямившись на переднем сиденье, и смотрела в окно, но не видела почти ничего.

– Не понимаю, какого черта ты испортила такой прекрасный вечер, – произнес он, пропустив мое замечание мимо ушей. Раздался раскат грома.