Маргарет Этвуд - Лакомый кусочек [litres]

Мэриен позвонила в квартиру номер шесть и, как только зажужжала механическая щеколда замка, проскользнула в стеклянную дверь подъезда. Дункан уже приоткрыл свою дверь и подозрительно глядел на нее. В полумраке его глаза сверкали под копной темных волос. Изо рта у него торчала недокуренная сигарета, огонек опасно тлел у самых губ.

– Принесла? – спросил он.

Она молча протянула ему свернутую одежду, которую несла под мышкой, и он отошел в сторону, пропуская ее внутрь.

– Тут немного, – заметил он, раскручивая вещи.

Мэриен принесла две недавно выстиранные хлопчатобумажные блузки, наволочку и несколько гостевых полотенец, расшитых цветочками, – подарок тетушки, – которые сильно замялись, долго пролежав на самом дне полки в бельевом комоде.

– Извини, это все, что было.

– Ну, лучше, чем ничего, – невесело отозвался он, развернулся и двинулся к своей спальне.

Мэриен не знала, что делать: то ли пойти за ним следом, то ли, доставив то, что он просил, просто уйти.

– Можно я посмотрю? – спросила она, надеясь, что он не сочтет ее просьбу посягательством на его личное пространство. Ей не хотелось вот так просто отправиться обратно домой. Делать ей было нечего, да и, вообще-то, она пожертвовала свиданием с Питером.

– Конечно, если хочешь. Но смотреть будет особенно не на что.

Она прошла по коридору. В гостиной вроде бы мало что изменилась с того дня, как она тут впервые побывала, разве что прибавилось разбросанных по полу листов бумаги. Все три кресла по-прежнему стояли, где и раньше, но к подлокотнику красного был прислонен обрезок половицы. Из трех торшеров горел только один, стоящий возле голубого кресла. Из этого Мэриен заключила, что оба его соседа отсутствуют.

И комната Дункана была точно такой же, как она ее запомнила. Гладильная доска стояла практически в центре, а шахматные фигуры были расставлены на доске в стартовой позиции, сама же черно-белая доска теперь находилась на стопке книг. На кровати были разложены свежевыглаженные белые рубашки на проволочных плечиках. Прежде чем включить утюг, Дункан собрал рубашки и повесил в стенной шкаф. Мэриен скинула пальто и уселась на кровать.

Он загасил сигарету в одной из заваленных окурками пепельниц на полу, подождал, пока нагреется утюг, то и дело пробуя провести им по гладильной доске, и начал медленно утюжить блузку, очень аккуратно, особое внимание уделяя воротничку. Мэриен молча следила за его движениями, он явно не хотел, чтобы она его прерывала. Ей казалось странным наблюдать, как кто-то гладит ее одежду.

Эйнсли подозрительно поглядела на нее, когда она вышла из своей спальни в пальто, зажав под мышкой скомканную одежду.

– Куда это ты собралась с этим? – спросила Эйнсли.

Одежды было слишком мало для прачечной.

– Просто ухожу.

– А если Питер позвонит?

– Не позвонит. Но просто скажи, что меня нет. – И она сбежала вниз по лестнице, не имея намерения ничего объяснять про Дункана, ни даже сообщать о его существовании. Она боялась, что это может нарушить баланс сил. Но Эйнсли и сама в тот момент не была способна ни на какие чувства, кроме ленивого любопытства: она благодушно наслаждалась вероятным успехом своей стратегической кампании, – и еще, как она выразилась, «зигзагом удачи».

Придя вечером домой и обнаружив Эйнсли в гостиной за чтением книжки про уход за новорожденными, Мэриен поинтересовалась:

– И как тебе удалось вывести беднягу отсюда утром?

Эйнсли расхохоталась.

– Головокружительный зигзаг удачи. Я была уверена, что наше ископаемое с первого этажа уже сидит в засаде за занавеской. Не знала, что делать. Даже подумывала навешать ей лапшу на уши – типа что мы вызвали телефонного мастера…

– Она пыталась устроить мне допрос вчера вечером, – перебила ее Мэриен. – Ей было известно, что он у нас наверху.

– Не знаю уж почему, но она ушла . Я сама увидела в окно, как она уходила. По чистой случайности. Можешь себе представить? Я понятия не имела, что она куда-то выходит по утрам. Сегодня я, само собой, не пошла на работу, торчала тут и курила. Но как только я увидела, что она ушла, растолкала Лена и по-быстрому его выпроводила, он еще толком даже не проснулся. У него было жуткое похмелье, он же почти всю бутылку прикончил вчера. В одиночку. Я так думаю, он и сам еще не понимает, что произошло, – и ее розовые губы разъехались в улыбке.

– Эйнсли, это безнравственно!

– Почему? Ему, по-моему, все понравилось. Хотя он все утро извинялся и нервничал, когда мы с ним завтракали в кафе, успокаивал меня, вроде как утешал. Мне даже неловко стало. А потом, когда он окончательно проснулся и протрезвел, ему стало невтерпеж отделаться от меня поскорее. Но теперь, – она обхватила себя обеими руками, – будем ждать и наблюдать, стоила ли игра свеч.

– Ладно, – сказала Мэриен. – Не хочешь поменять мне постель?

Вспомнив сейчас рассказ Эйнсли, Мэриен сочла дурным знаком, что домовладелица куда-то ушла утром. Это на нее было совсем не похоже. Она бы скорее ошивалась возле пианино или за бархатной занавеской, пока эти двое тихонько спускались по скрипучей лестнице, и выскочила бы на них, прежде чем им удалось бы благополучно выйти за порог.

Дункан приступил ко второй блузке. Он, казалось, забыл обо всем на свете, не видя ничего вокруг, кроме мятой белой ткани, растянутой на гладильной доске, и внимательно ее разглядывал, точно это был ветхий манускрипт, который он тщился расшифровать. Раньше он казался ей низкорослым, возможно, из-за сморщенного детского лица или из-за того, что она его видела сидящим, но теперь она подумала, что, если бы он перестал сутулиться, то казался бы выше – на самом деле у него вполне приличный рост.

Сидя молча на кровати и наблюдая за ним, она ощутила сильное желание заговорить, пробиться сквозь белую завесу его сосредоточенности: ей не нравилось ощущать себя так, словно ее игнорируют. И чтобы подавить в себе это чувство, она взяла сумочку и ушла в ванную, намереваясь расчесаться, но не потому, что в этом была необходимость, а просто чтобы, как говорила Эйнсли, найти замену бездействию. Так белка начинает нервно чесаться, заметив вдруг подозрительные кусочки хлеба, до которых к тому же не может дотянуться. Ей захотелось поговорить с ним о чем-нибудь, но она опасалась, что, заговорив, нейтрализует терапевтический эффект процесса глажки.

Ванная комната была самая обычная. На сушилке висели влажные полотенца, а на фаянсовых поверхностях громоздились бритвенные принадлежности и мужская косметика. Но зеркало над раковиной было разбито. По периметру деревянной рамы торчали осколки стекла. Она попыталась рассмотреть в одном из осколков свое отражение, но тот оказался настолько мал, что в нем ничего нельзя было увидеть.