Джон Чивер - Исполинское радио

Миссис Харли уселась на одной из скамеек парка. Солнце приятно припекало ее старые ноги. Воздух был так прозрачен, что вся перспектива как-то сместилась, и река имела необычный вид. Казалось, остров Благоденствия был совсем рядом — можно камень зашвырнуть, — а мосты, благодаря игре света, придвинуты ближе к центру города. Пароходики шли вверх и вниз по течению, разрезая воду и оставляя терпкий и сырой запах, напоминающий запах земли, поднятой плугом. В парке никого не было, кроме них да еще одной няни с ребенком. Миссис Харли послала Дебору поиграть на песочке. Дебора нашла мертвого голубя.

— Голубь спит, — сказала Дебора, и наклонилась, чтобы потрогать его крылышко.

— Не трогай грязную дохлую птицу!—крикнула миссис Харли.

— Хорошенький голубок, он спит, — сказала Дебора. Лицо ее вдруг омрачилось, на глаза навернулись слезы. Она стояла, скрестив руки на груди и наклонив голову, как забавная пародия на миссис Харли, изображающую «горе»; однако скорбь в ее голосе и выражении лица была неподдельна и шла из самого сердца.

— Оставь грязную дохлую птицу! — повторила миссис Харли, вставая, и отшвырнула голубя ногой. — Иди, поиграй в песочек, — сказала она Деборе. — И что это за ребенок! У самой в комнате стоит игрушечная коляска — верно, за нее не меньше двадцати пяти долларов отвалили родители, — а она, знай себе, с дохлыми птицами возится! Поди посмотри на реку. Вон пароходики идут! Да не лезь на перила, слышишь, а то упадешь. Течение здесь знаешь какое — и косточек твоих не соберут!

Дебора послушно отправилась к реке.

— Ну вот, — заговорила миссис Харли, обращаясь к соседке. — Ну вот, мне уж скоро шестьдесят, из них сорок я прожила в собственном доме, а теперь сижу как бездомная здесь на скамейке, так вот и провожу воскресное утро, а родители девчонки спят себе на своем десятом этаже, никак не очухаются от вчерашнего.

Няня, к которой обратилась миссис Харли, была женщина воспитанная, родом из Шотландии, и не захотела поддерживать разговор. Миссис Харли умолкла и стала напряженно смотреть на ступени, ведущие в парк из Саттон-плейс; там с минуты на минуту должна была появиться Ренэ Холл. Вот уже месяц, как у миссис Харли установились особые отношения с Ренэ.

Ренэ познакомилась с миссис Харли и Деборой у Теннисонов, куда ее ввел один из деловых знакомых Кэтрин. Теннисоны стали приглашать Ренэ к себе на коктейли. Она умела держаться в обществе, была забавна и, что особенно импонировало Кэтрин, хорошо одевалась. Жила она где-то поблизости, никогда не обижалась, если ее приглашали в последнюю минуту, не уведомив заранее, и к тому же мужчины находили ее привлекательной. Она была актрисой, имела какое-то отношение к радио, и ее присутствие оживляло вечеринки — вот все, что о ней знали Теннисоны.

Когда Ренэ пришла к ним первый раз, Дебору привели проститься на ночь с родителями и посадили рядом с ней. Актриса и заброшенный ребенок почувствовали необъяснимое влечение друг к другу. Ренэ позволила девочке играть своими мехами, бусами и браслетками. Она была с ней ласкова потому, что сама об эту пору очень нуждалась в человеческой ласке.

Это была мягкая, добродушная, легкомысленная женщина лет тридцати пяти. Ей хотелось думать, что жизнь, которую она ведет сейчас, всего лишь увертюра к другой жизни — прекрасной, правильной и даже чуть-чуть буржуазной. Эта новая жизнь должна будет наступить то ли в начале следующего года, то ли через год; впрочем, Ренэ становилось все трудней и трудней тешить себя этой надеждой. Она стала замечать, что всякий день, когда она не пьет, она чувствует себя утомленной. Если она не пила, она впадала в уныние, а когда впадала в уныние, начинала ссориться с метрдотелями и парикмахерами, придираться к посторонним в ресторанах, требовать, чтобы они перестали пялить на нее глаза; иной раз она даже имела неосторожность ссориться с теми мужчинами, которые платили ее долги. Она знала, что характер у нее невозможный, но от случайных знакомых, вроде Теннисонов, искусно скрывала свои недостатки, так же, впрочем, как скрывала от них кое-какие факты своей биографии.

Второй раз Ренэ пришла к Теннисонам через неделю. Услышав ее голос, Дебора улизнула от миссис Харли и ринулась в переднюю. Восторженная любовь ребенка взволновала Ренэ. Они снова уселись на диване. Ренэ была вся в мехах, на шляпке у нее высилась гора искусственных цветов. Девочке артистка казалась первой красавицей в мире.

Ренэ сделалась частой гостьей у Теннисонов. В доме шутили, что она приходит не к ним, а к Деборе. Ренэ всегда хотелось иметь детей, и теперь вся ее тоска по неродившимся детям сосредоточилась на сияющем личике Деборы. У Ренэ появилось чувство собственности по отношению к ребенку. Она покупала ей дорогие игрушки и наряды. «Вы ее показывали зубному врачу? Кто ее наблюдает? Почему вы не запишете ее в детский сад?»—теребила она Кэтрин. А однажды имела бестактность намекнуть, что Дебора слишком мало видит родителей и что у девочки из-за этого может развиться чувство собственной неполноценности.

— В банке на ее имя лежит восемь тысяч долларов, — сказала Кэтрин.

Она рассердилась. Ренэ продолжала присылать Деборе затейливые подарки. Дебора называла всех своих кукол и все радости, какие выпадали ей в жизни, именем Ренэ, и несколько ночей кряду плакала в кроватке, взывая к ней, требуя, чтобы к ней пришла Ренэ. Роберт и Кэтрин решили прекратить знакомство с Ренэ. Они перестали ее приглашать.

— Мне с самого начала, — говорила Кэтрин,— чудилось в ней что-то скользкое, двусмысленное.

А Ренэ дважды звонила им, приглашала на коктейли, но Кэтрин оба раза говорила: нет, спасибо, мы никак не можем, у нас у всех насморк.

Ренэ понимала, что Кэтрин лжет, и решила забыть Теннисонов во что бы то ни стало. Она тосковала по девочке, но, если б не случай, наверное, так бы и не встретилась с ней никогда. Однажды вечером, соскучившись в гостях, она довольно рано вернулась домой. Из телефонного бюро, услугами которого она пользовалась, так как боялась пропустить какой-нибудь важный звонок, ей сообщили, что звонила некая миссис Уолтон и оставила свой телефон.

«Уолтон... Уолтон... Уолтон», — повторяла про себя Ренэ и вдруг вспомнила, что некогда у нее был любовник с такой фамилией. Это было лет восемь-девять назад. Как-то к нему из Кливленда приехала мать, и они пошли втроем в ресторан. Она отчетливо помнила тот вечер. Уолтон выпил лишнее, а его мать отвела Ренэ в сторонку и стала говорить, что Ренэ, по ее мнению, имеет на него благотворное влияние — не может ли она воздействовать на него, чтобы он бросил пить и хотя бы изредка ходил в церковь?

В конце концов Ренэ рассорилась с Уолтоном из-за его пьянства и больше уже с ним никогда не встречалась. Может быть, он заболел или спился, а может, собрался жениться. Она никак не могла сообразить, сколько ему должно быть сейчас лет, потому что тридцатые годы смешались в ее памяти, и она уже не помнила, что было в начале этого десятилетия, что — в конце. Ренэ набрала номер и попала в гостиницу. Подошла миссис Уолтон и ответила тонким, надтреснутым старческим голосом.