Тове Дитлевсен - Зависимость

Вдруг раздается стук в дверь — входит Надя в помятом плаще поверх длинных брюк. Она спокойно усаживается на диван и гладит меня по голове. Пит попросил меня присмотреть за тобой, говорит она, прекращай эти слезы, он их не стоит. Я вытираю глаза и поднимаюсь. Ты была права, признаюсь я, случилось то же самое, что и с тобой. И это его «стойко»? — спрашивает она со смехом, тебе тоже нужно было всё «стойко принять»? Я тоже заливаюсь смехом, и мир вокруг становится чуточку светлее. Да, отвечаю я, «стойко», вот умора! В нем всё равно что-то есть, замечает Надя, на что попадаются девушки, только в конце невозможно понять, что в нем такого было. Остается лишь посмеяться над ним. Она сидит немного с задумчивым видом, лицо у нее добродушное с сильными славянскими чертами. Правда, он умеет писать хорошие письма, произносит она, и я их все сохранила. Тебе он тоже писал? О да, отвечаю я и достаю из ящика комода целую стопку писем, перевязанных красной лентой. Я посмотрю, просит Надя, ты не против? Я протягиваю ей письма, она берет верхнее, пробегается по первым строкам — и тут же закидывает голову и смеется так, что едва останавливается. Боже мой, произносит она и зачитывает: «Милая зверушка, ты — единственная, на ком я хотел бы жениться». Ну и безумие, произносит она, задыхаясь, мне он писал то же самое. Надя продолжает читать и утверждает, что письмо слово в слово повторяет то, что хранится у нее. Она подбирает под себя ноги, растрепанные волосы падают на лоб. Знаешь что, произносит она, его письма точно дублируются где-то еще. Только небесам известно, сколько еще зверушек он завел по всей стране. Когда он уйдет от женщины с усадьбой, пошлет тебя утешать ее. Я снова принимаю серьезный вид и объясняю Наде, что не могу остаться здесь: очень дорого и у меня нет ни кроны. Тогда она предлагает, как и Пит, попробовать продать стихи — печально, если мне снова придется работать в конторе. Обратись в то красное вечернее издание [4] С 1887 по 1959 год в Копенгагене издавалась газета Aftenbladet. С 1920 года ее воскресные выпуски выходили под названием Det røde Aftenblad (буквально — «красное вечернее издание» ( датск .)). , советует она, Пит продал им кучу стихов, которые не взяли в «Политикен». Теперь тебя должно кормить твое перо. Наверное, все эти идеи о содержании тебе вбили в голову дома.

На следующий же день я отправляюсь в газету с тремя стихотворениями. Меня отводят к редактору, старому мужчине с большой седой бородой. Читая стихи, он похлопывает меня по заду, рассеянно и машинально. Они хороши, отвечает он, пойдите в кассу — вам полагаются тридцать крон. После этого я продаю стихи в журнал «Политикен» и «Йеммет», пишу колонку о «Клубе молодых художников» для «Экстрабладет». Это позволяет мне остаться в пансионе. От Эстер я узнаю, что Вигго Ф. тоскует по мне и ей приходится сидеть и разговаривать с ним по несколько часов, пока тот не отправится спать. Я прошу ее выяснить, не хочет ли он со мной повидаться, но он не хочет. Он и слышать обо мне не желает. Я скучаю по нему больше, чем по Питу Хейну, и, не считая случайных визитов друзей из клуба, совсем ни с кем не вижусь.

Однажды вечером приходит Надя, одетая как обычно, — словно в последнюю минуту спаслась из горящего дома. Тебе нужно общение, говорит она, ты кажешься такой ужасно одинокой в этом мире. Я знаю нескольких молодых людей из района Сюдхавнен, они очень хотят с тобой познакомиться. Все выпускники гимназии Хёнг [5] В Дании гимназия — учебное заведение старшей средней школы. Ученики поступают туда после десяти классов начальной школы, выбирают специализацию и готовятся к университету. . В субботу у них бал-маскарад, пойдешь со мной? Самый очаровательный там — сын директора. Его зовут Эббе, просто копия Лесли Говарда. Ему двадцать пять лет, и в свободное от выпивки время он изучает национальную экономику. Когда-то я была влюблена в него до одержимости, но он об этом так и не узнал. Его привлекают поэтические натуры, девушки со светлыми длинными волосами вроде тебя. Послушай, отвечаю я оживленно, ты настоящая сводня. Обещаю прийти в субботу, потому что мне и в самом деле надо познакомиться с обычными молодыми людьми, не художниками. Радостная, я стелю себе на диване и ложусь, смутно тоскуя хоть по чьим-то объятиям. Прежде чем заснуть, я думаю об этом Эббе. Как же он выглядит? Нравятся ли ему на самом деле такие девушки, как я? Трамвай катится, скрежеща в ночи, словно проезжает через мою комнату. В нем едут развлечься люди, самые обычные люди, которым приходится умещать знаменательные события в промежуток между вечером и утром — чуть свет им придется отправиться на работу. За исключением моих стихов, я тоже самая обычная и мечтаю о самом обычном молодом человеке, которого привлекают девушки со светлыми длинными волосами.

По пути в Сюдхавнен Надя рассказывает мне немного о «Фонарном кружке», но почему он так называется — непонятно. В него входят бывшие студенты гимназии Хёнг, приехавшие в Копенгаген учиться в университете, но здесь они ничем не занимаются — только устраивают гулянки, напиваются и маются похмельем. Мы мчимся на велосипедах навстречу ветру. Идет дождь, холодно. Я в костюме маленькой девочки: короткое платье, бант в волосах, гольфы и туфли без каблука. На платье натянула шерстяной свитер, сверху плащ, точь-в-точь как у Нади, вокруг шеи — красный платок, его концы развеваются сзади. Сейчас это модно. Надя — индианка из племени апачей. Ее длинные черные шелковые брюки плещут на ветру, сильно хлопая о защиту велосипедной цепи. Она говорит, что в этом кружке нравы очень свободные. Они сидят без копейки, лишь получают небольшую помощь из дома. Гулянка будет дома у Оле и Лизе — семейной пары с младенцем. Оле учится на архитектора, Лизе работает в конторе, пока ее мать, вдова, живущая по соседству, присматривает за ребенком. Они питаются грибами со свалки, что недалеко от их дома, добавляет Надя. Она поясняет, что каждый должен что-нибудь принести к ужину, но девушки от этой повинности избавлены. Новых юношей не принимают, но девушкам всегда рады. К нашему приходу все сидят за столом в большой и светлой гостиной, обставленной изящной старой мебелью. Гости едят смёрребрёд, по большей части с рамоной — морковным паштетом ядовитого цвета. Пьют бормотуху — единственное, что удалось достать. Все уже навеселе: разговаривают громко и одновременно. Я здороваюсь с Лизе, красивой стройной девушкой с лицом Мадонны. Она приветствует меня, и тут же участники сборища запевают песню собственного сочинения с непонятными намеками. Оле поднимается с речью. У него плоское лицо, темное и огромное, и от носа до рта его разрезают две глубокие морщины, словно он намного старше, чем есть. Он то и дело подтягивает штаны, как будто те слишком велики, — одет он совсем иначе, чем все остальные. Он заявляет, что с гордостью принимает в своих стенах поэтессу и сожалеет, что Эббе с температурой тридцать девять лежит дома у матери — простыл в самый последний момент. После этого стол отодвигают в сторону, Надя и Лизе уносят тарелки. Заводят граммофон, и начинаются танцы. Я кружу с Оле, который склоняется надо мной, поддергивает штаны, неловко улыбается и предлагает сходить за Эббе. Он живет на другой стороне двора, говорит Оле, он с таким нетерпением ждал встречи с тобой. Ничего страшного в высокой температуре нет, добавляет он. Вместе с другим парнем он идет за Эббе, и оба скрываются в ночи. Вокруг совершенно непринужденная атмосфера, все немного пьяны. Лизе предлагает посмотреть на малыша, и мы заходим в детскую. Мальчику всего полгода, я чувствую укол зависти, глядя, как она кормит его грудью. Она не старше меня, и мне кажется, что я даром теряю время: ребенка у меня до сих пор нет. У мальчика на шее прямо под линией волос небольшая темная впадинка. Пока малыш сосет, она ритмично пульсирует. Неожиданно открывается дверь. На пороге — Оле, поправляет черные кудри. Эббе пришел, сообщает он, не хочешь поздороваться, Тове? Я следую за ним в оглушенную шумом гостиную. На люстре болтается конверт грампластинки, радужный серпантин вьется по мебели и свисает с плеч и волос танцующих. Посреди всего этого стоит молодой человек в синем махровом халате, накинутом поверх полосатой пижамы, с огромным шарфом, окутывающим шею. Это Эббе, с гордостью представляет его Оле, и я пожимаю тому руку, влажную от жара. У него тихое напряженное лицо с изящными чертами, и по всему видно: он тут главный. Добро пожаловать в «Фонарный кружок», произносит он, я надеюсь… Он оглядывается по сторонам с беспомощным выражением и сбивается с мысли. Оле хлопает его по плечу. Может, потанцуешь с Тове? — предлагает он. Мгновение Эббе рассматривает меня своими раскосыми глазами. Он взмахивает рукой и произносит: die Sternen begehrt mann nicht [6] Неточная цитата из стихотворения И. В. Гёте «Утешение в слезах» (Trost in Tränen). В русском переводе В. А. Жуковского эта строка выглядит так: «На что ж искать далеких звезд?» . Браво, кричит Оле в восхищении, никто другой бы ни за что не додумался до такого ответа. Но Эббе уже подхватывает меня в танце. Неожиданно его горячая щека сближается с моей, и наш шаг замедляется. Его тут же обступают, протягивают бокал, тянут за халат и интересуются здоровьем. Меня приглашает другой юноша, и на миг я теряю Эббе из виду. Граммофон грохочет, в углу сидит Оле и, вперив взгляд в самодельный радиоприемник, слушает передачу «Би-би-си». Все пьяны, многим становится плохо. Надя хватает гостей, отводит их в туалет и придерживает за лоб, пока тех тошнит. Она это обожает, смеясь комментирует Лизе, наряженная Коломбиной: под многочисленными рюшами отчетливо проступают большие упругие груди. Я задумываюсь, на самом ли деле от кормления появляется красивый бюст, и вновь кружусь в танце с Эббе, который все-таки отыскал свою звезду, поэтому предлагает отдохнуть в другой комнате. Мы ложимся на кровать, и он охватывает меня руками, словно так принято в их кружке, — без каких-либо предварительных маневров. Впервые в жизни я чувствую себя счастливой и влюбленной. Я глажу его густые коричневые волосы с завитками на шее, смотрю в удивительно раскосые глаза — голубые в каштановых крапинках. Он считает, что унаследовал эти крапинки от матери — у той глаза карие, и это всегда хоть как-то да проявляется. Он спрашивает, можно ли зайти ко мне в гости в пансион, и я соглашаюсь. Подбирает с пола принесенную с собой бутылку, мы вместе пьем из нее и засыпаем. Проснувшись рано утром, я не понимаю, где нахожусь. Эббе еще спит, его короткие загнутые ресницы слегка касаются подушки. Неожиданно я замечаю другую пару, устроившуюся в детской кроватке у противоположной стены. Они спят в обнимку, но я не могу припомнить, чтобы видела их вечером. На полу — гора разноцветной карнавальной одежды. Я осторожно выхожу в гостиную, напоминающую поле боя. Надя уже убирается — вытирает рвоту по углам и бодро объясняет: это всё проклятая бормотуха — ее никто не переносит. Правда, он милый, этот Эббе? Не то что идиот Пит. В детской комнате Лизе кормит ребенка. Поаккуратней с Эббе, улыбается она мне, он тот еще сердцеед.