Тове Дитлевсен - Зависимость

Я беру плащ, повязываю на шею красный платок и иду попрощаться с Эббе. О боже, моя башка, стонет он. Как только разделаюсь с простудой, приду к тебе в гости. Ты хоть немного без ума от меня? Да, призна ю сь я, и он извиняется, что не может проводить. Я замечаю, что он пылает жаром, и говорю, что это неважно. В одиночестве еду домой на велосипеде. Рассвет только занимается. Птицы щебечут, словно весной. Я с радостью думаю о том, что в меня влюбился студент, и смутно предчувствую, что это может длиться всю жизнь.

Выздоровев, Эббе заглядывает ко мне каждый вечер, и я совсем забрасываю встречи клуба, потому что не хочу пропустить ни одного его визита. На ночь он не остается — побаивается своей матери. Она вдова директора гимназии и живет вместе со старшим братом Эббе — тот в свои двадцать восемь лет никак не может съехать из дома. Перед уходом Эббе много раз обматывает длинный шарф вокруг шеи, укутываясь почти до носа: на улице колючая холодная зима. Когда я целую его на прощание, шерсть от шарфа попадает в рот.

Я всё чаще захожу в гости к Лизе и Оле и проведываю мать Эббе. Она невысокая, в возрасте и всегда говорит с такой интонацией, будто сообщает о случившемся несчастье. После смерти мужа, говорит она, у меня остались только мои мальчики. И смотрит на меня своими юркими черными глазами, точно боится, что я похищу одного из них. Брата Эббе зовут Карстен. Он учится на инженера и всё время размышляет, как бы сказать матери о желании съехать из дома. Но всё не решается. Их мать из семьи священника-грундтвигианца [7] Последователь религиозного учения, названного по имени его основателя Николая Фредерика Северина Грундтвига (1783–1872) — датского священника, писателя и философа, заложившего в Дании основы национального самосознания и просвещения. и интересуется у меня, верю ли я в Бога. Получив отрицательный ответ, она удрученно произносит: вот и Эббе тоже, да обратятся ваши души к Господу. От этих слов Эббе всегда смущается.

Когда мы ложимся в постель, он никогда не предохраняется. Я призналась ему, что очень хочу малыша и готова сама его содержать. Каждый месяц я ставлю в своем календаре красный крестик, время идет — и ничего не происходит. Публикуют мой роман. На следующее утро хозяйка врывается ко мне с «Политикен». О вас написали в газете, едва не задыхается она, что-то про книгу, почитайте. Открыв газету, я не верю собственным глазам. На самом лучшем месте, рядом с рубрикой «День за днем» — рецензия Фредерика Шюберга на две колонки под названием «Изящная невинность». Он хвалит мою книгу, и я пьянею от радости. Немного погодя приносят телеграмму от Мортена. В ней написано: «Благословен Шюберг и настоящий гений».

В тот же день он лично заходит ко мне и за кофе рассказывает о слухах в клубе. Поговаривают, что я лишь попользовалась Вигго Ф. какое-то время и бросила, когда нужда в нем отпала. Я признаюсь Мортену, что доля правды в этом есть, но от сплетни мне всё равно больно, ведь всей подноготной никто не знает. На следующий день в «Политикен» публикуют грук:

Он, очевидно, всё еще иногда вспоминает о своей зверушке. Однако женился на владелице усадьбы и больше не появляется на встречах клуба.

Неожиданно я забываю обо всем на свете: у меня задержка на несколько дней. Я обсуждаю это с Лизе, которая советует обратиться к врачу и сдать анализ мочи. Тот обещает позвонить, как только появятся результаты, и следующие дни я почти не отхожу от телефона. Наконец-то звонок — и доктор сообщает совершенно обычным голосом: результат анализа положительный. Я беременна. Это не укладывается в голове. Маленький комочек слизи глубоко внутри меня будет увеличиваться и расти день ото дня до тех пор, пока я не стану толстой и бесформенной, как это случилось в моем детстве с Рапунцель. Эббе далеко не так счастлив, как я. Нам придется пожениться, говорит он, а мне — рассказать об этом матери. Я спрашиваю, не против ли он нашей свадьбы, и он отвечает, что нет. Правда, мы еще так молоды и у нас ни кола ни двора. При мысли о грядущих переменах в его глазах появляется выражение беспомощности, и я целую его мягкие красивые губы. Кажется, что теперь у меня сил на троих. Вдруг я вспоминаю, что не разведена, и пишу вежливое сообщение Вигго Ф. с просьбой о разводе, потому что я беременна. Он обиженно отвечает: «Мне нечего сказать, кроме: вот тебе и на! Иди к адвокату и разберись с этим как можно быстрее». Я показываю письмо Эббе, и тот говорит: до чего же он смешон, и что ты только в нем нашла?

После этого Эббе часто приходит ко мне пьяным. Он наматывает шарф резкими движениями, и, когда пытается что-то сказать, выходит сплошная бессмыслица. Я тебя не достоин, говорит он, ты заслужила лучшего мужчину. Матери я так и не сообщил. Наконец он берет себя в руки и обо всем ей рассказывает. Та плачет, словно случилось горе, и заявляет, что смысла в жизни у нее больше нет. Лизе считает, что Эббе не выносит слез и упреков. Она полагает, что человек он хороший, но слабый и заправлять делами в семье придется мне. И хотя меня это не заботит — слышать ничего подобного я тоже не желаю. Кроме того, по утрам меня мутит и рвет. Надя ходит ко мне и еще откровеннее называет вещи своими именами. Эббе — пьянчуга, утверждает она, он и пальцем лишний раз не пошевелит. Пусть он и милый, но, боюсь, тебе придется его содержать.

Мы поселяемся у матери Эббе, в одной из комнат в ее доме, пока не разберемся с разводом, потому что хотим проводить всё время вместе. До обеда Эббе — в Управлении ценообразования, куда многие студенты приходят убить время и подзаработать на карманные расходы. Он сидит рядом с другим студентом-экономистом по имени Виктор. У Эббе друзей как звезд на небе — мне никогда со всеми не перезнакомиться. Когда утром он и Виктор идут в управление, они поют псалмы из духовного песенника, который потом пускают на самокрутки. Табак найти очень сложно, и иногда они сворачивают сигареты из эрзац-чая. Я же тем временем пишу новый роман. Только что сдала рукопись поэтического сборника «Малый мир». Название придумал Эббе, который очень вовлечен в мою работу. Он и сам хотел заниматься литературой, но его отец, скончавшийся два года назад, убеждал, что этим увлечением на хлеб не заработаешь, поэтому Эббе изучает народное хозяйство, которое ему совершенно не интересно. Он обожает литературу и в свободное от наших бесед время постоянно читает романы. Благодаря ему я узнаю о книгах, о которых раньше и не слышала. И каждый день после работы он просит посмотреть, что я написала, и если он и высказывает критику, в ней всегда есть доля истины — я к его словам прислушиваюсь. Собственную семью я в последнее время почти не вижу. Брат живет с разведенной женщиной, у которой есть трехлетний ребенок. Вместе с Эббе я навещаю их, но мужчинам не о чем поговорить. Эббе — мальчик из провинциального высшего класса, Эдвин — ученик маляра из Копенгагена, который от безысходности каждый день травит целлюлозным лаком ослабленные легкие. Точно так же и мир моих родителей очень далек от мира семьи Эббе. Он беседует с моим отцом о книгах так же, как Вигго Ф. когда-то беседовал с моей мамой обо мне. Только вот Эббе не проявляет ни капли снисходительности к моим родителям. После ужина с его семьей мы с Эббе лежим и говорим о будущем, о нашем ребенке, о жизни, о времени до знакомства. Эббе нравятся темы, на которые можно рассуждать бесконечно. Например, у него есть теории, почему у черных людей темная кожа и почему у евреев нос с горбинкой. Однажды он приподнимается, опершись на локоть, и всматривается в мое лицо — его близко посаженные глаза наполняются глубоко нравственным выражением. Может быть, произносит он серьезно, стоит присоединиться к освободительному движению. Франция пала — дела теперь плохи. Я отвечаю, что лучше оставить это людям, у которых нет жены и детей, и он обо всем забывает. В этот период у меня всё хорошо: скоро выйду замуж, жду ребенка, рядом человек, которого я люблю, и скоро у нас появится свой собственный дом. Я обещаю Эббе никогда с ним не расставаться и объясняю, что не переношу, когда жизнь становится такой сложной, как было недавно. Он берет меня за подбородок и целует. Может быть, произносит он, ты и сама сложная, поэтому и жизнь твоя такая же.