Саша Филипенко - Возвращение в Острог

Водитель бульдозера сидел шесть лет в местной тюрьме, сидит теперь в разваливающейся кабине и понимает, что люди ездят только вперёд или назад. Они либо сидят, либо нет. Третьего не дано. Всё остальное — пустые и бесполезные дела. Прилив за приливом, вновь и вновь к нему приходят мысли о самоубийцах, и теперь он по-настоящему зол, потому что не понимает, какого лешего из-за этих детей поднимают такой шум. У всех, уверен мужик, в этой стране есть срок годности. Мужчины, женщины, шахтёры и солдаты — все обязаны умирать согласно положенным нормативам. Люди, которые по какой-то причине живут дольше, — просрочены. С этими ребятами, не сомневается бульдозерист, никакой особенной беды нет. Отправляясь в ПНИ или даже во вполне себе свободную жизнь, детдомовцы, как правило, растворяются в небытии в восемнадцать. Просрочиваются единицы, так что, если быть объективным, в их смертях нет ничего из ряда вон выходящего. Бульдозерист знает и свой срок и даже немного рад тому, что он подходит вот-вот.

Дёргая за рычаг, он думает теперь, что хорошо бы взять всех да закопать! Всех! Весь этот грёбаный мир! Всех людей на планете Земля. Взрослых, стариков, детей, здоровых и больных, мужчин и женщин — всех без исключения взять бы да зарыть в одной могиле…

Бульдозерист хочет пожить один. Очень. Хотя бы несколько дней. Ему важно пройтись пустыми улицами Острога, сесть в оставленную кем-нибудь машину и чистой дорогой две ночи ехать по вымершей стране, чтобы прогуляться по безлюдной Москве. Ему нет дела, как там будут выглядеть вымершие Афины или что-нибудь ещё, но он очень хочет знать, что на этой хреновой планете больше никого нет…

Выпрыгнув из кабины, в свете фар он медленно бредёт вдруг в сторону кладбища. Переступив через невысокий, кривой и жалкий забор, бульдозерист медленно подходит к могиле жены — единственное место на несколько километров, где ловит телефон. Как Данко сердце, подняв над собой дешёвый кнопочный аппарат, он зажигает звёздочку над уснувшим кладбищем и, когда видит, что телефон ловит сигнал, думает, что теперь вполне может кому-нибудь позвонить, но проблема в том, что звонить бульдозеристу некому…

На всей планете…

Среда подобна вторнику. Ничего нового: монотонная работа в поисках истины. Чтобы установить причинно-следственную связь, нужны не допущения, но конкретика. Если есть преступник — его следует найти, если нет — можно убираться, потому что изучать социальные проблемы не дело следователей.

Постфактум Козлов продолжает знакомиться с детьми. Наивность без перспективы. Рисунки, открытки и поделки. Изучив их, психологи уже вынесли заключение, но Александра оно не устраивает.

«Склонны к суициду. Не смешите меня…» — следователь знает, что написать подобный вердикт после череды самоубийств — проще всего. Когда смерть есть факт случившийся, нет никакой сложности подогнать тот или иной коллаж под предрасположенность.

Который час, не вставая из-за стола, он рассматривает лучшие образцы автоматического письма. Зарисовки на полях, признания дневникам, даже фотографии надписей на стенах. Искусство аутсайдеров. Застывшая безысходность, за которую собиратели ар-брюта, без сомнений, многое бы отдали.

Козлов изучает теперь не только собранные местными следователями материалы, но и странички подростков в социальных сетях. В деле уже были выжимки, однако Александр хочет лично рассмотреть осколки разбившихся судеб.

Вопрос всё тот же: кто мог планомерно и систематически склонять детей к суициду?

Александр понимает, что почва добротная: все самоубийцы жили в ситуациях долговременных непереносимых и травмирующих обстоятельств, однако кто или что подтолкнуло их к последнему шагу? Что исключило этих детей из будущего?

Один за другим вводя чужие пароли, Козлов читает переписки девочек и парней. Интересного мало: музыка, фотографии, подколки друг друга в комментариях. Смайлики, гифки и виртуальные подарки. Ничего особенного, никаких предсмертных записок или разговоров о смысле жизни. Максимум — «всё задрало», но такого добра у кого хочешь полно. Пустые статусы, членство в идиотских группах и цитаты рэп-исполнителей:

Разглядывая фотографию, на которой запечатлены все воспитанники детского дома, Александр видит теперь улыбающихся детей. Подпись под снимком гласит: «День первый, пляж». Несколько сердечек в комментариях, чьи-то глупые шутки по поводу закрытых глаз. Были дети, и вдруг нет. Вывалились из жизни, как молочные зубы. Внимательно рассматривая нерезкую фотографию, Козлов отмечает для себя, что все покончившие с собой подростки стоят врозь. Ничего общего у этих ребят нет. Похоже, эти дети даже не дружили, и всё, что их по-настоящему объединяло, — скорая смерть.

— Александр Александрович, а что, если что-то случилось там? — ухватившись за повисшую паузу, спрашивает выглядывающий из-за плеча Фортов.

— Хороший вопрос!

Разговаривая с местными следователями, воспитанниками и воспитателями, Козлов повторяет его:

— Происходило ли что-нибудь из ряда вон выходящее у кромки моря?

— Нет.

— Происходило ли что-нибудь необычное у кромки моря?

— Нет.

Ответы-близнецы:

— Это был незабываемый отдых, ни одного дождливого дня! Море, счастье, вкусная еда!

— Были ли ссоры или конфликты?

— Конечно нет! Зачем тратить волшебное время на ссоры? Все мы были счастливы как никогда. Такие минуты следует ценить!

Козлов понимает, что суицид не совершается при наличии только одной причины. Их, как правило, несколько. За эти самые «несколько» отвечают проведённые в детском доме годы, — остаётся только понять, что стало щелчком.

В путешествии, кажется, ничего сверхъестественного не произошло. По возвращении в Острог тоже. Привычная жизнь, ровно такая же, как всегда.

— Александр Александрович, признайтесь, у вас появилась версия?

— Нет, Фортов, пока нет…

Во второй половине дня Михаил привозит отца Каземата. Священник думает, что на него продолжают давить в связи с делом о передаче мощей, однако московский следователь вдруг заговаривает о другом:

— Будьте любезны, расскажите нам о массовых самоубийствах у старообрядцев.

— А что тебе о них рассказать, мил человек? Почитай Алексея Толстого, послушай Мусоргского…

— Обещаю! Я и почитаю, и послушаю, только интересно, так сказать, из первоисточника всё узнать.