Саша Филипенко - Возвращение в Острог

— Знаешь, Александр Александрович, по-человечески мне тебя даже немного жаль. Как там говорят в американских фильмах? Преступник всегда возвращается на место преступления? Вот ведь фокус, да? Ты снова здесь! Расскажи, каково это, распутывать череду самоубийств, которые начались из-за тебя?

— С вами тут хорошо обращаются? — не желая отвечать на этот вопрос, вдруг спрашивает Козлов.

— Нормально, не жалуюсь…

— Ну вот и славно… Я, пожалуй, пойду…

— Да и хер с тобой, вали домой!

Выйдя на улицу, Козлов вытаскивает из куртки пачку сигарет, но видит, что она пуста. За спиной остаётся тюрьма. От картинки, что сложилась в голове ещё вчера вечером, тяжело дышится. Странная история. Кичман прав — отправляясь в Острог, Александр мог представить себе всё что угодно, но только не то, что приедет на место происшествия, которое затеял сам.

Собрав сумку, Козлов пытается представить себе путь из аэропорта в Москву. Бесконечные светофоры, пробки и машины, в которых на передних сиденьях, уставившись в телефоны, не разговаривая друг с другом, проживают жизни мужья и жёны, а в детских креслах молча смотрят в окна их дети. Эпидемия одиночества. Козлов вспоминает доминошки многоэтажек, заклеенный рекламой беспроводного интернета подъезд и грязный узкий лифт. Раньше времени в мыслях своих он теперь возвращается в съёмную квартиру и думает, что нужно накачать новых детективных сериалов, потому что многосерийные фильмы о преступлениях снимают для одиноких и несчастных, как он, людей.

Сдав ключ с деревянным брелоком, Козлов без сожалений покидает общежитие и садится в ожидающую его «Клио». Машина делает разворот.

Проехав несколько километров, «Рено» вдруг резко останавливается. Как и в первый день, Михаил ударяет по тормозам, и, как и в первый день, виною всему подросток — перегородив дорогу, перед капотом стоит испуганная беременная воспитанница детского дома. Михаил начинает сигналить и материться, но Александр успокаивает его.

— Погоди, не нужно, — спокойно говорит Козлов. — Я сам…

Выйдя из машины, Александр застёгивает пуховик и подходит к девушке:

— Ты чего здесь?

— Заберите меня в Москву!

— Ну что ты за глупости говоришь?

— Заберите меня в Москву! Если вы этого не сделаете — уже никто меня никогда не заберёт! Если вы меня не заберёте — я убью его!

— Слушай, я не могу. У меня своя дочь и жена…

— Все знают, что у вас нет жены!

— Но как же я тогда тебя удочерю?

— Для этого не нужна жена! По закону вы можете сделать это один!

— Послушай, я не могу удочерить беременную девушку… Посмотри на себя…

— Можете!

— Да не могу! Ты просто веди себя нормально, и всё будет хорошо…

— Заберите меня в Москву! — двумя руками вцепившись в куртку, сурово требует девочка.

— Не дури! Говорю же тебе, что я не могу…

— Если вы уедете — я тоже спрыгну! Я оставлю записку, в которой напишу, что это вы во всём виноваты!

— Я и так во всём виноват…

Падает снег. Работают дворники. Из салона, держась двумя руками за руль, с большим интересом за всем происходящим наблюдает Михаил. И Фортов тоже.

— О чём они говорят?

— Кажется, сыкуха хочет, чтобы Сан Саныч забрал её с собой в Москву.

— Да хер там! Никуда он её не заберёт!

Козлов разжимает руки девушки и спокойно говорит:

— Ладно, садись в машину.

— Правда?

— Да, садись, говорю!

Девочка забирается на заднее сиденье, и, сев спереди, Козлов молча даёт понять Михаилу, что нужно заехать в детский дом. Прочитав это на лицах мужчин, девочка тотчас начинает кричать:

— Нет, пожалуйста, только не туда!

В этот момент подключается Фортов. Взяв девушку за запястье, он приказывает ей сидеть тихо.

— Не вопи! Кричать нужно было, когда сношалась!

Даже после этих слов Козлов не поворачивается и не смотрит в зеркало заднего вида. Он благодарен лейтенанту за то, что тот впервые ведёт себя по-взрослому.

Возвращаются вдоль покрытого снегом сухостоя. Проезжают забор зоны и, свернув у проржавевшего знака перекрёстка, газуют замёрзшей щебёнкой. Девочка всё ещё умоляет забрать её в Москву, и всякий раз, когда воспитанница только открывает рот, Лев сильнее сжимает её руку.

Проезжают мимо занесённых снегом скелетов брошенных комбайнов и дырявых бочек, мимо карьера, свалки и заброшенного коровника. Огибают пруд, колодец, свиноферму и почтовое отделение, в которое редко теперь приходят письма.

Возле детского дома из машины выходят только Михаил, девушка и Лев. Козлов остаётся внутри. Мужская солидарность. Осознав, что следователю, наверное, от такого детского шантажа нелегко, коллеги под руки затаскивают девочку в детский дом и зовут старшего.

— Может, врача? — услужливо спрашивает вахтёрша, но не потому, что волнуется за девочку, а потому, что узнаёт следователей.

— Да нет, ей бы просто отлежаться. Забегалась она.

Михаил передаёт девушку старухе и велит смотреть за ней в оба.

Спустя минуту вновь трогаются. Каждый теперь думает о своём. Глядя на дорогу, Михаил испытывает образцовое чувство грусти. Местному следователю немного обидно, что история подходит к концу. Он не знает, будут ли дети кончать с собой ещё, но что-то подсказывает ему, что, раз Козлов уезжает, самоубийства прекратятся. С одной стороны, в этом, конечно, есть плюс, но с другой — это лишает его всякой возможности для реванша. Впереди маячат лишь похмелье, передозировка повседневностью и жизнь как мозоль.

«Игра закончилась», — с печалью думает Михаил.

Финальный счёт на табло: 2:0. Этот московский сукин сын вновь победил. Михаил понимает, что останется здесь совсем один. Его московский друг больше не приедет сюда, и местный следователь не знает, как признаться Александру, что будет очень скучать.

Трибуны пустеют, и гаснут прожекторы. С ворот снимают сетки, и центральный круг остаётся без мяча.

«Так интересно уже никогда не будет», — думает Михаил. Подняв глаза, он смотрит в небо и видит самолёт, что чертит длинное тире. Нет, он не видит этого, потому что в Остроге уже темно.

В аэропорту местный следователь по-доброму обнимает Александра, и в момент этот Козлов чувствует, что обиды у Михаила больше нет и ещё что он больше не вернётся сюда никогда.

В самолёте, не посмотрев в посадочный талон, Александр садится к иллюминатору и, потерев нос, уже было собирается закрыть глаза, но Фортов всё-таки осмеливается заговорить:

— Александр Александрович, слушайте, я прекрасно понимаю, как вы ко мне относитесь, и примерно представляю, что вы думаете о моих умственных способностях, но можно я всё-таки спрошу?

— Валяй, Фортов… — не открывая глаз, хмурясь и думая о чём-то своём, отвечает Козлов.