Андрей Дмитриев - Этот берег

Помню, я сидел на койке в общежитии и сам с собою рассуждал: «В начале было Слово, понимаю. Но я не понимаю: что там было до начала?». Я взял, я помню, из прикроватной тумбочки тетрадку в клетку, взял шариковую ручку, погрыз ее, похмурился и написал большими буквами: «НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО НИЧЕГО»… Вошел Женя Пашковский, позвал пить пиво в бар на углу Невского и Маяковского… Я предложил ему пойти туда одному, занять у бара очередь, и пообещал присоединиться к нему позже. «Что мне там делать одному? — обиделся Пашковский, впрочем, смирившись. — Ладно, догоняй»… Что-то в написанном мною не устраивало меня, что-то слишком чеканное в нем, похожее на стихи, тревожило как заусенец… И, все зачеркнув, я написал теми же печатными буквами: «НИЧТО НИЧЕГО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО» — но что-то продолжало смущать меня и, стало быть, мешать мне, — так я был тогда устроен. Подумав, я сообразил: мое ничто предполагает разнообразное наличие чего-то, что не предвещало ничего: это вот не предвещало, и это, и это вот не предвещало, притом что до начала всех начал вообще ничего не могло быть… Все зачеркнув, я снова написал, и снова — прописными буквами: «НИЧТО НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО», — вырвал из тетрадки испорченную страницу, скомкал ее, бросил в пепельницу — и побежал догонять Женю Пашковского.

…В мое окно вплывал воздух остывшего водохранилища. Я зяб. Предчувствовал: ночь будет длинной… Из-за холма снова послышались недобрые голоса Авеля и Варвары; вновь было слов не разобрать… Я начал сочинять простой рассказ, стараясь обойтись без предысторий. Прежде всего я взял в горсть гелевую ручку и круглыми большими буквами аккуратно вывел его название:

«ЭКСТРАСЕНС ИЗ ПИРЯТИНА»

К рассвету рассказ был готов — в первоначальном, черновом, необработанном виде, как я убеждал себя, втайне от себя догадываясь, что уже никогда к рассказу не вернусь. (На случай, если потеряется тетрадка, его лучше все же застолбить, — чтобы не забыть о нем, чтобы не утопить ту бессонную зябкую ночь в мертвой мгле уже забытых или зря прожитых ночей без сна.)

…Экстрасенсу из Пирятина я дал имя Данил:

« Будильник грянул в 4 утра, перед рассветом. Данил не сразу сумел вспомнить, зачем ему вставать в такую рань, а как вспомнил — пружиной выпрыгнул из постели. Он должен был успеть на автобус, идущий из Пирятина в Полтаву, — и не опоздать потом на поезд в Киев. Из Киева в Кулебовку (так я назвал Борисовку) , как выяснил Данил, маршрутка едет не дольше часа. Он рассчитывал быть на месте еще не поздним утром и тем выгадать для дела полноценный день… Перед тем как выйти из дому, Данил выпил крепкий кофе, но отказал себе в завтраке. Полный желудок — помеха делу… (Дальше идет описание спящего Пирятина, обсыпанного росой, по-моему, очень красивое, но совершенно фантастичное, потому что я никогда не бывал в Пирятине.)

Скоростной поезд Одесса — Киев, всего лишь на минуту остановившись на станции Полтава, чтобы забрать Данила и еще с десяток пассажиров, бесшумно летел меж полей, мимо поселков, полустанков, столбов и элеваторов, и вновь полей. Пейзаж за окнами, меняясь, как в видеоклипе, вызывал у Данила резь в глазах и головокружение. Мысль о том, что предстоит ему в неведомой Кулебовке, вгоняла в ужас. Данил почти и не надеялся, что его объявление, помещенное в газете, в ворохе множества подобных объявлений, будет хоть кем-нибудь замечено. Но не прошло и дня, как прозвенел звонок — самый важный звонок в жизни, как убедил себя Данил.

(Дальше идет отчасти предыстория; мне не удалось обойти ее стороной, как я когда-то обошел стороной Харьков и Полтаву. Из предыстории становится известно, что Данил решил стать ясновидцем. Он услышал от кого-то, что сверхъестественными способностями обладает каждый, — остается лишь их выпустить на волю при помощи ежедневного медитативного самопознания; и надо лишь найти и выбрать некое приспособление, некую вещественную осязаемую отмычку, которой то и дело отмыкать в себе и пускать в ход эти могучие способности. Кому-то этим ключиком-отмычкой служат карты: таро или обыкновенные, неважно — каждому свои; кто-то приспособил свечи, ароматические или восковые — кому как; кто-то — четки; а у Данила была стеклянная палочка — длиною в два карандаша, толщиной с безымянный палец, — внутри которой, в прозрачной медленной жидкости, стоило ту палочку пошевелить, перевернуть или ею повертеть, сонно плавали разноцветные сверкающие звезды из фольги. Эту палочку когда-то привезла из Львова, с рождественской распродажи, Элеонора, несчастная любовь Данила, — и подарила ее ему на прощание, на горькую память о себе… Взывая к своей сверхъестественной силе, Данил уже привык глядеть на мир перед собой сквозь эту палочку и ясно видел в ней то самое, чего никто другой, как он считал, увидеть не сподобится.)

…Мчался поезд, близился Киев, и с каждым промельком за окнами в Даниле нарастал страх неудачи… Незадолго до подачи объявления в газету Данил успел провалиться на двух подряд состязаниях экстрасенсов, полтавском и киевском, телевизионном, вылетом из которого уже в первом туре был удручен настолько, что едва не разбил свою стеклянную палочку. Его вера в себя, пусть и не подорванная, была травмирована. Не поколебленная, она все же сомневалась в себе… И Данил решил: если в неведомой Кулебовке его ждет провал, он запрет в себе на засов свое опозорившееся сверхъестественное, покончит с собой или, если недостанет храбрости, вернется к заурядному пирятинскому существованию. Потому что нет смысла жить лишь ради того, чтобы доказывать себе и другим обоснованность былой веры в себя… Подъезжая к Центральному киевскому вокзалу, поезд тихо поплыл мимо складов, новостроек, дебаркадеров, цейхгаузов и отслуживших свое вагонов, брошенных на запасных путях. Данил вынул из футляра стеклянную палочку, поднес ее к окну, дважды перевернул, вглядываясь сквозь нее в утреннее небо над киевскими крышами. Лучи вершили медленный танец в таинственной глубине. Они по преимуществу были этим утром розовыми и зелеными. К лучам, как рыбки, тянулись маленькие звезды, по преимуществу тоже розовые и зеленые. Это была, как убедил себя Данил, хорошая примета, и сверхъестественное в нем словно бы безмолвно говорило: «Возьми себя в руки, соберись и сосредоточься; обо мне не думай; я тебя не подведу».

(Дальше идет рассказ о том, как Данил добирался на метро от Вокзальной до Минской, оттуда, на городской маршрутке, до автостанции на площади Шевченко, и на пригородной — от Киева до Кулебовки: толпа, жара, разговоры вокруг, дух дешевого парфюма и подмышек и разлапистые, липнущие ко всему липкому в душе, звуки радио «Шансон», — где уж тут Даниле было собраться и сосредоточиться? Его вновь охватил страх.)