Евгений Алёхин - Ядерная весна [сборник litres]

Он положил руку на жену. Испытал возбуждение и услышал, как бьется его сердце. Жена что-то пробормотала во сне и повернулась к нему. Уже намного больше, чем ничего и немного лучше, чем одиночество. Он так и уснул, держась за жену в сладком предвкушении. А когда утром проснулся, все еще был немного возбужден, и это было хорошо.

После завтрака все вместе сели в небольшой катер – их привлек человек с табличкой «to the island» – и поплыли на остров. Сильно и хорошо пекло. Он купил дочке и сыну по одинаковой панамке, только разных цветов. Выпили с женой пива, и он решился поесть креветок с детьми. Загорали, потом ходили вдвоем с сыном следить за крабами, быстрыми и неуловимыми, а когда опьянение прошло – плавал, пока дети ковырялись в песке. И даже начало казаться, что теперь он понимает, что такое настоящий отдых. Тело как будто привыкло к воде, такой прозрачной и доброжелательной днем, получалось плыть легко, без судорожного усилия всех мышц сразу. Он понял, как плавать правильно, и лицо само расплывалось в улыбке удовольствия. Останавливался в воде, стоял на цыпочках, задрав подбородок, сдерживался, чтобы не смеяться в голос от почти детской радости, гладил руками морскую воду, и этот день пролетал быстро и без рефлексии.

Обратно возвращались на том же катере, который вел темный азиат. Катер покачивался, пока азиат привязывал канат к причалу. Вернулись как раз вовремя: ветер начал разгоняться.

Сначала он поддержал жену, пока та поднималась, потом легко поднял на причал сына, немного сонного к вечеру, и почти так же легко – дочку.

– Спасибо, – сказал он азиату, расплачиваясь.

Взял жену за руку и повел на берег. Было хорошо, хотелось сегодня раньше уложить спать детей и остаться вдвоем.

Жена, словно угадав эту мысль, улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– Моя шляпа! – вскрикнула дочка, вскинув руки, но не успела схватить панамку. Панамка быстро, как краб по песку, проскользила по причалу, подлетела на несколько метров и оказалась в воде. Он прыгнул, не задумываясь, рыбкой, ведь всего час назад море приняло и полюбило его. Но расстояние оказалось не таким близким. В своем воображении он доплыл до цели за несколько секунд, а в действительности волны здесь были неожиданно сильными и темными, и он совсем не приближался к дочкиной панамке. Было тяжело бороться с волнами, глотая соленую воду, еще плыл, но уже знал, что вот-вот сдастся. Это неизбежно – позорно повернуть назад, к причалу и катеру, но теперь и до них было далеко. Азиат стоял на краю, ближе всех, но его фигура ничего не выражала. Жена прижимала детей к себе, а волны становились все выше.

– Кидай круг! – крикнул он азиату, почувствовав, что утонет чуть раньше, чем доплывет. Но тот, похоже, совершенно не понимал по-русски и вообще не понимал, как можно настолько плохо плавать.

– Пусть кинет круг! Спасите!

Но вот азиат понял, в чем дело, замахнулся и как-то совсем недоверчиво, вяло, швырнул ему спасательный круг. Когда он вылез, то только и смог выдавить:

– I'm sorry to have troubled you.

Вряд ли получилось сказать это с иронией. Он обернулся заглянуть в пропасть, из которой выбрался несколько секунд назад. Панамки отсюда уже не было видно, только неприветливое мрачное море. Жена и дочь молчали, пока они всей семьей выходили на берег, а сын спросил:

– Папа, почему ты не утонул?

С мокрых шорт капало сначала на причал, потом на песок. И он заметил, что небо здесь впервые стало совсем серым, оно как будто висело очень низко над головой и готово было упасть в любую секунду.

Из небытия появляется ванная комната. Маленькая, с полутораметровой, собственно, ванной и раковиной, и одним краном. Он ржавый, таким я его вижу, а возможно, воображение обмануло память, добавив деталь – ржавчину. У крана есть два неестественных положения и одно естественное. Естественное – когда он смотрит прямо, и если его включить, вода польется на пол, затопит квартиру и дальше потечет к соседям на первый этаж, расширяя вселенную. Два других, неестественных положения – для того, чтобы лить воду в раковину или в ванну. Но это унизительно для крана, так вкривь он льет воду по краю, как будто пытаясь дотянуться каждый раз, как нищий. Если бы он сразу мог стрелять в центр мощным напором, если бы он был длиннее и увереннее в себе, это было бы слаженное существование, геометрически верный союз: кран – раковина – ванна.

Тем не менее мы не льем воду на пол, а наливаем в ванну. Я пока еще не знаю, кто такие «мы», я пока даже не знаю, кто такой «я». Но уже вижу, как вода течет по краю, сначала заливает дно, а потом ее становится все больше в ванной. Знаю откуда-то эту комнату, могу представить отчетливо даже то, что не попало в фокус, детали, осознаю их – они мне знакомы. Но только сейчас я научился вмещать их во вдруг сдвинувшееся с места время и сохранять в его течении.

Ванна уже наполнена больше, чем наполовину. И в воде сидит сестра, вдруг оказывается, что она здесь, напротив, глядит на меня. Взгляд сестры непонимающий и испуганный. Я знаю, что она не могущественное существо, – потому что она голая и небольшая, – любопытное ко мне и пока еще не несущее разрушение и боль, не претендующее на мою собственность. Сейчас она боится меня, хотя я знаю, что обычно все происходит наоборот. Резко появляется звук, до этого вселенная была беззвучной, – это крик. Кричу я. Со звуком все ускоряется, начинает жить, исчезает возможность разглядывать все как на стоп-кадре. Я не владею информацией, почему кричу – только догадываюсь. Скорее всего, причины две. Первая: сознание начало работать, начало записывать реальность, создавать мою собственную базу данных. То есть это крик новорожденного сознания – сам ребенок родился два года назад. Вторая: в ванной что-то плавает. Ребенок видит, как в ванной что-то плавает. Это я вижу, что ванной что-то плавает, и первое сложное чувство, которое испытываю и которое я запомню, – отвращение. Появляется мама. Это могущественное существо, от которого я завишу и которому я принадлежу. Ее я зазываю своим криком, это становится понятно. Она протискивается мимо корзины с грязным бельем, заслоняющей почти все свободное место в этом тесном кубе ванной. Мама с недоумением что-то говорит сестре. Я пока не понимаю их язык. Но когда мама обращается ко мне, я разбираю слова:

«Да замолчи ты!» – первые слова, сохраненные в памяти. Они обнаруживают раздражитель, и мама каким-то способом убирает нечто из ванной. Тут записывающее устройство дало сбой, способ изъятия этого нечто не сохранен. Но мы все еще в ванной, вода уже почти набралась, но я продолжаю кричать. Я бью по воде, потому что это плохая вода, ее нужно заменить. – Да что ему надо?

Мама что-то пытается выяснить, не понимает, трясет меня.