Хуан Васкес - Нетленный прах

– Убийство генерала Урибе. А я как увидала дня через три-четыре в газетах фотографии убийц, прямо ахнула – один из них был Карвахаль. А второй был тот самый, которого мы сперва не хотели обслуживать – ну, тот, который деньгами тряс.

Утренние газеты – и особенно «Тьемпо», печатавшая самые пространные и подробные отчеты и репортажи из зала суда, – в один голос заявляли, что Ансола выигрывает эти бои. Глядя на все это с вековой дистанции, я могу истолковать произошедшее как доказательство того, что и враги Ансолы заметили его успехи. Потому что на следующий день, войдя в зал суда, он увидел, что состав публики изменился. Скамейки «Салон-де-Градос», на последних заседаниях заполненные поровну его сторонниками и ненавистниками, скамейки, с которых доносились рукоплескания и свист, делившие зал надвое, с каждым днем теперь все плотнее занимали только те, кого пресса называла «антиансолистами». Все без исключения были мужчинами, все умели оглушительно свистеть, потрясать кулаками, кроить свирепые рожи и, с невнятной бранью тыча пальцем в сторону Ансолы, нагнетать в зале атмосферу неслыханной ненависти. Три четверти публики составляли переодетые агенты тайной полиции, руководимой генералом Корреалем. Всех объединял их подпольный статус и поставленные задачи – перебивать, заглушать, запугивать.

Затем начался допрос свидетеля Луиса Рендона. Его показания мало чем должны были отличаться от остальных – рассказ о тех привилегиях, которыми пользовались в тюрьме «Паноптико» Галарса и Карвахаль. Раскосый, как китаец, Рендон некогда застал любовницу с другим мужчиной: его он убил, а на нее напал во время очной ставки, окончившейся для несчастной как нельзя хуже. По совокупности преступлений он получил восемнадцать лет, однако вел себя так, словно отбывал пожизненное заключение – был склонен к насилию и самым диким выходкам, не раз оказывался в карцере за дурное поведение и оскорбление тюремного персонала. Таков был человек, которого Ансола выбрал для того, чтобы показать суду, что собой представляет генерал Корреаль.

После довольного бесцветного диалога адвокат Карвахаля задал Рендону вопрос о том, как кормят его подзащитных. Рендон принялся рассказывать о мясе и масле, которые доставляли с воли, о свечах, которые разрешалось зажигать в камерах в любое время, о деньгах, которые Галарса и Карвахаль раздавали арестантам по различным и не всегда понятным поводам. Потом добавил, что в тюрьме обоим жилось вольготно, они почти не выходили из своих камер, а кроме того, все знали приказ начальника: всякий, кто обидит их, будет сурово наказан. «Они под надежной защитой», – завершил он.

В этот миг секретарь, словно бы для того, чтобы лишить показания Рендона силы, прочитал его приговор. Откуда-то из задних рядов долетел крик:

– Пусть Ансола лучше его защищает!

Разумеется, это была издевка, намек на тех свидетелей, которых Ансола до этого привозил в суд из тюрьмы. Он постарался не поддаваться на провокацию.

– Не в том дело, дамы и господа. Я не собираюсь защищать свидетелей, некогда осужденных на более или менее серьезные сроки. Какое это имеет значение? Пусть он даже совершил сто преступлений – разве это важно, если сейчас он говорит правду?! Может быть, вы хотите, чтобы свидетельствовать о преступлении, задуманном в третьеразрядном кабаке, я позвал британского посла? Может быть, о происходившем в тюрьме «Паноптико» нам допросить кого-нибудь из кабинета министров? Обстоятельства сложились так, что мы имеем дело с подонками общества. И я, если понадобится, если покажется, что это поможет приблизиться к истине, приведу последнего забулдыгу.

Раздались робкие аплодисменты.

– Сеньор Ансола, прошу вас держаться ближе к сути вопроса, – сказал судья.

Вот тогда все это и случилось. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне очень хочется понять, что вдруг заставило Марко Тулио Ансолу в этот миг произнести то, что он произнес, какой всплеск эмоций заставил его потерять контроль над своим красноречием.

– Я должен еще раз напомнить присутствующим обо всем, что они слышали, – сказал он. – Ради того, чтобы вы смогли понять, какие последствия они возымели. Я должен доказать, что Педро Леон Акоста был у водопада Текендама четырежды, а не дважды, как он утверждал здесь. Я должен обратить внимание на личность господина в цилиндре, искавшего Галарсу в «Пуэрто Коломбиано». Поскольку должен сообщить вам, дамы и господа, что располагаю точными сведениями о том, кто это.

И не успел он еще произнести эти слова, как понял, что делать этого не следовало. Я, по крайней мере, в этом уверен, ибо не может быть, чтобы он этого не понял и не осознал, что сию минуту сказал неправду – никакими сведениями о сеньоре в цилиндре он не располагал. Мне кажется, у него произошла какая-то подмена понятий – он столько лет работал с показаниями свидетелей, столько лет скрупулезно разбирался во всех деталях преступления, даже написал об этом целую книгу, и под конец стал слишком доверять своему чутью, а оно, под воздействием слов сеньоры Долорес Васкес, обратило его мысли к Педро Леону Акосте. «Да кем же быть этому господину в цилиндре?» – наверное, думал он. И был магически, суеверно убежден, что неизвестный, подошедший к Галарсе в кабачке и заходивший к Карвахалю после одиннадцати вечера, это и есть тот самый человек, которого накануне убийства видел в дверях плотницкой пропавший свидетель Альфредо Гарсия, а в самый день убийства – Мерседес Грау: по ее словам, элегантно одетый (брюки в полоску, лакированные башмаки) господин спросил одного из убийц: «Ну что? Убил?» Но эта ни на чем не основанная убежденность сыграла с Ансолой дурную шутку. Он попал в ловушку, и оттого, что сам же себе ее подстроил, было не легче.

– Как его имя, Ансола? – неистово закричали из зала. – Назови имя, Ансола!

– Имя! Имя! Назови имя, если можешь! – подхватили другие голоса.

– Сеньор Ансола, прошу вас незамедлительно назвать имя этого человека, – потребовал прокурор. – В противном случае вы будет обвинены в соучастии путем укрывательства.

– Сеньор Ансола предупреждается о том, что в трехдневный срок обязан уточнить и детализировать выдвинутые им обвинения, – сказал судья.

– Я готов, ваша честь, – ответил Ансола. – Только прикажите очистить зал.

– Призываю присутствующих соблюдать тишину и спокойствие! – воззвал адвокат Мурильо. – Не испытывайте терпение председательствующего.

Я думаю, что Ансола в этот момент должен был понять, что отмолчаться не удастся: молчание было бы равносильно поражению. Ему надо было поставить дымовую завесу, переключить внимание публики, отвлечь ее, и потому он сделал то, что умел лучше всего – стал протестовать. Заявил, что все на этом процессе словно бы устроено так, чтобы парализовать его усилия. Пожаловался, что свидетельства в его пользу повисают в воздухе, что ему разрешают допрашивать свидетелей лишь в том случае, если этого хочет судья, а теперь его принуждают раскрыть карты – назвать публично имя, которое лучше было бы до времени хранить в тайне, и тем самым лишить небольших преимуществ, все же полученных им. В ответ на его демарш судья отказался вызвать Саломона Корреаля, чтобы тот на очной ставке опроверг все, сказанное свидетелями против него. «По какой же причине вы отказываете?» – спросил Ансола и услышал в ответ: «Во избежание дискредитации высшего должностного лица».