Хуан Васкес - Нетленный прах

С Галарсой он познакомился в пивной «Эль Митинг», где-то в году девятом, что ли; знаком с ним был и Карлос Энрике Дуарте: Галарса мастерил что-то по заказу его матушки. Приятели удивились, увидав его в такой час на улице и в компании человека совсем иного пошиба – и при этом оба вышли из задней двери иезуитского колледжа. Удивились – но тут же и позабыли о них, пока в газетах не появилось фото Галарсы. «Это он убийца генерала Урибе!» – твердил Дуарте в пятницу. – Это он убил!»

В полицию они обратились не сразу. В день похорон оба шли в многолюдной траурной процессии, провожавшей генерала Урибе на кладбище, к фамильному склепу, и, осознав весь масштаб произошедшего, а также увидев издали священников, которые держались рядом с семьей покойного, заговорили о том, что к убийству могут быть причастны иезуиты. Ни для кого не было секретом, что они терпеть не могли генерала, о чем высказывались во всеуслышание; Франсиско Сото, как и все обитатели Боготы, был свидетелем бешеной травли, которую в последние годы развязали газеты «Унидад» и «Сансон Карраско», два их печатных (и продажных) органа. И то, что один из убийц выходил из церкви Сан-Бартоломе, едва ли могло оказаться простым совпадением. Сото и его друг Дуарте припомнили, что падре Руфино Берестайн, самый влиятельный и самый неумолимый иезуит в Боготе, окормлял еще и столичную полицию. («Наш колумбийский Распутин», сказал Франсиско Сото, но шутка успеха не имела.) И оба приятеля, отшагав в траурной процессии, решили, что лучше будет помалкивать, потому что от преступления, где замешаны полиция и иезуиты, лучше держаться подальше. Вскоре им пришлось поздравить себя с этим решением, потому что в конце недели пошел гулять слух, будто полиция хватает всякого, кто желает дать показания. Потом они увидели это собственными глазами – людям, которых они хорошо знали, людям, за репутацию которых могли бы поручиться, пришлось провести несколько часов или всю ночь за решеткой, как уголовникам – и всего лишь за то, что они совершили ошибку, рассказав о том, что видели.

– Бедолаги не знали, что не обо всем, что видел, надо говорить, – сказал Франсиско Сото. – Тем паче в такие времена.

– Но вот сейчас они могут наконец нарушить молчание, – сказал Ансола. – Сейчас нам просто необходимо, чтобы они разверзли уста. Если такие люди, как вы, им об этом не скажут, злодеи останутся безнаказанными.

– Вы ходили посмотреть на них?

– На кого?

– На убийц. Ходили в «Паноптико»?

Сам Франсиско Сото был там. В прошлом декабре, вернувшись из своей долгой деловой поездки, он вдруг вспомнил, что не переступал порог тюрьмы с тех пор, как посещал там отца. «Ваш отец сидел в тюрьме?» – удивился Ансола. Да, был в заключении по окончании последней войны, – ответил тот. Его отец, дон Теофило де Сото, воинствующий, что называется, либерал, оказался среди тысяч тех, кто проиграл эту позорную войну и оказался за решеткой. Дон Теофило вскармливал своего сына историями о войне: в детстве – историями о героизме, по мере взросления – о страдании, горечи разочарования, обманутых надеждах.

– Я вдруг спохватился, что бывал в тюрьме только в детстве, – сказал Сото. – И мне показалось, что это – некоторый пробел.

Он пришел в «Паноптико» солнечным утром. Во дворе арестанты тянулись к свету, подставляли ему лица. Сото смотрел по сторонам, задавал вопросы, стараясь не обращать внимания на запах мочи и тухлятины. И сознавал, что со времен последней войны все переменилось, но что именно – определить не мог. Может быть, изменился как раз он – тот, кто приходил сюда ребенком навещать отца, а теперь стал взрослым мужчиной, и пространство тюрьмы для него – ее коридоры, ее стены и та часть камер, что можно было разглядеть снаружи – как-то ужалось. И вся она уже не производила такого впечатления, как тогда, хотя, разумеется, тогда это было обиталище страха, средоточие тоски, ибо никто ведь не объяснил мальчику, что его отец не окончит свои дни в заключении и что он проводит с ним не последние его часы. И вот теперь Франсиско Сото, проходивший по этому скорбному месту, как турист – по залам музея, увидел убийц генерала Урибе.

– Да, там в камере сидели Галарса и Карвахаль.

Галарса узнал его. И протянул ему руку, правда, не приподнявшись и глядя не в глаза, а на узел галстука или на пуговицы пиджака. «Как поживаете, сеньор Сото?» Тот подошел поближе и, не присаживаясь, спросил, как они тут, хорошо ли их содержат, очень ли им скучно.

– Сами видите, доктор, – ответил Галарса. – Втравили нас в это дело, а теперь знать не хотят, даже и не смотрят в нашу сторону.

Еще на исходе года пропавший свидетель, таинственный Альфредо Гарсия, прислал письмо из Барранкильи на карибском побережье, сообщая, что окончательно решил уехать в Коста-Рику. Ансола и остальные с удивлением отметили, что второе имя он обозначил инициалом А., раньше он никогда так не подписывался. Но больше к этой странности не возвращались, тем более что от беглеца больше не было никакого проку. Однако в феврале медельинская газета «Этсетера» опубликовала еще более странное письмо. Оно тоже было подписано Альфредо Гарсией, но подписано иначе – «Гарсия Б.», и Ансола, прочитав это, скривился так, словно в тексте было нечто неучтивое или даже оскорбительное. Впрочем, письмо было помечено – «Богота», из чего следовало, что Альфредо Гарсия пока еще не перебрался в Коста-Рику. Он что – передумал? Может быть, перешел на нелегальное положение? Или сообщение об отъезде призвано было сбить следователей с толку, и это доказывает, что Гарсии заплатили не только за то, чтобы он исчез, но и чтобы запутал власти? Содержание письма было настоящей бомбой: автор сообщал о подозрительном поведении некоторых лиц, связанных с убийством Урибе, причем делал это так, что не оставалось ни малейших сомнений. Будь Ансола судьей, он именно так составил бы обвинительное заключение. О таком письме, как сказал Хулиан Урибе, можно было только мечтать.

Автор письма начинал с обвинений по адресу Педро Леона Акосты: «Я видел этого человека 11 октября 1914 года в отеле “Боготасито”, принадлежащем сеньору Бенхамину Веландии, приблизительно в половине одиннадцатого утра, в компании Галарсы и Карвахаля. Они, обменявшись несколькими словами, которые я не расслышал, проследовали к водопаду Текендама». Затем Гарсия взялся за иезуитов: «13 числа того же месяца около десяти часов вечера я собственными глазами видел, как Педро Леон Акоста вместе с Галарсой и Карвахалем выходили из колледжа Сан-Бартоломе через маленькую дверь в заднем фасаде монастыря, обращенном к Девятой калье». Затем он дошел и до пресловутой записочки, которую Ана Роса Диэс намеревалась передать Томасу Сильве перед своим бесследным исчезновением с лица земли: «Потом, через некую сеньору Росу, близкую подругу матери Галарсы, я узнал, что та получила записку от некоего монаха, имени которого пока открыть не могу». Вслед за тем Гарсия позволил себе даже пересказать содержимое этой записки, как если бы видел ее. «В ней говорилось примерно следующее: преподобный отец настоятельно рекомендует вам разрешить пребывание сеньоре такой-то в вашем доме до тех пор, пока мы не отыщем способ решить возникшие проблемы». Завершил же Гарсия рассказом о Саломоне Корреале: «Также мне доподлинно известно, что мать Галарсы побывала у генерала Корреаля, сообщив ему, что пришла попросить о вспомоществовании, поскольку ее сын, единственный кормилец, сидит сейчас в тюрьме, и будет несправедливо, если она займется поденной работой. Корреаль попросил ее ни о чем не беспокоиться, пообещал, что переговорит с несколькими сеньорами, чтобы те ежемесячно выделяли некую сумму на удовлетворение ее потребностей, каковую сумму она будет получать через третьих лиц».