Эмили Рускович - Айдахо [litres]

Солнце уже почти зашло, а Энн заблудилась и выбилась из сил, так и не сумев сориентироваться в этом лесу. Кровь уже не течет, но рассеченная губа гудит на морозе. Энн охватывает паника, дикий страх – не замерзнуть насмерть, а что ее потом не найдут.

Но тут взгляд ее цепляется за какой-то предмет в стороне. Кресло. На миг – посреди леса, в зимнем свете – паника стихает. Энн забывает о боли, и об ужасах фермы эму, и о том, что с ней сделал Уэйд, и неотрывно смотрит на это кресло, будто одна мысль о его соседстве с камином в гостиной способна ее согреть. Подушка от кресла изодрана в клочья и разметана по жухлому снегу.

Рядом валяется деревянная картинная рама без стекла и задника и еще – настольная лампа. Ни абажура, ни лампочки, ни шнура – одна лишь ножка, опрокинутая набок и частично зарытая в землю.

Энн подбирает ее. Синий фарфор в тон креслу. Повертев ножку в руках, она смахивает запекшуюся спереди грязь, и ее взгляду предстает синий домик, вписанный в белый овал.

В раннем детстве у нее было очень четкое представление о том, что значит быть взрослой, и значило это – иметь свой дом и заполнять его такими вот вещами. По отдельности эти вещи не вызывают у тебя никаких чувств, ты даже не помнишь, как выбирала и покупала их, годы жизни сами скопили их за тебя, и теперь они выступают от твоего имени. Такие вещи, по разумению маленькой Энн, были необходимыми, и скучными, и прекрасными, а еще они гармонировали друг с другом. Какие бы напасти ни подстерегали тебя во взрослой жизни, их воздействие ослабевало благодаря определенности этих самых вещей, благодаря их защите, словно все вместе они были наделены волшебной силой, такой беспорядочный щит.

Лампа навевает воспоминания о пустом доме, куда они забрели во время медового месяца.

Озябшая, нагая, счастливая, стыдливая, она стояла в холле, поджидая Уэйда, и ее взгляд устремился в комнату напротив и вмиг ее наполнил. Стульями, и кроватью, и картинами, и лампой – в точности как эта. Синей. В промежуток времени между двумя шагами Уэйда на лестнице она наполнила пустовавший дом их будущим.

А когда они занимались любовью в холле на чистом холодном полу, она чувствовала, что эти вещи и впрямь окружают их, что в углу пустой комнаты, скрытая от взгляда, примостилась кровать с новыми подушками. Энн мерзла всюду, где их тела не соприкасались. Спиной она прижималась к дощатому полу. Всю свою одежду она скинула в желоб для грязного белья, и та лежала где-то далеко внизу.

Когда он кончил, на лице у него возникло выражение едва скрываемого облегчения. Покинув ее тело, он стал покрывать его быстрыми, легкими поцелуями. Грудь. Живот. Точно хотел ее согреть. Такими быстрыми, будто ни один след от поцелуя не должен остыть, пока не появится следующий.

Она поежилась – от холода и от шока радости.

Она ежится снова – у ветхого кресла в темнеющем лесу.

– Я люблю тебя, – сказал он тогда.

– Знаю. И я тебя люблю.

– Я полюбил тебя с первого взгляда…

– Не говори этого, пожалуйста…

– Там, в кабинете музыки.

– Пожалуйста… – И она прижала его к себе. Обхватила его голову своими странными новыми ладонями.

Стоя у кресла в темнеющем лесу, она почти слышит, как он напевает себе под нос много лет назад, тем далеким августовским днем. Песню из старой книжки. Песню о фотографии.

Со своей огромной глыбы он заглядывает в чашу долины. За кронами деревьев видна дорога, которая привела их сюда.

Где голубые сиалии? Он уже выискивает их глазами. Сухой воздух пахнет сентябрем. Скоро новый учебный год. Тихий солнечный кабинет заполнится детьми. Учительница музыки распахнет окна, чтобы хор голосов вырвался на парковку и смешался с далеким ревом моторных лодок и плеском волн, набегающих на старые причалы.

Запах уксуса на тряпке – для клавиш из слоновой кости. Звук ее голоса. По тем же клавишам, на которых спотыкались его неуклюжие пальцы, ее пальчики будут двигаться без труда.

За спиной у него потрескивают ветки под детскими ботинками. К нему бежит его старшенькая, Джун. Через секунду он обернется и увидит ее. С этим знанием, с этим чудесным знанием он еще секунду прислушивается к звукам гор, и где-то в вышине раздается хруст и треск сухих ветвей на ветру, гуляющем в кронах деревьев.

Уэйд ничего такого не рассказывал. Энн поняла это сама. Поняла только сейчас, в темноте на морозе.

Снова влюбилась. У нее это серьезно. Каждый раз так страдает, будто это любовь всей ее жизни.

Когда Дженни садится в машину, чтобы смыть осевшую в горле пыль, Энн для нее лишь намек на идею, голос, поселившийся в сердце ее мужа, тихий и назойливый, как муха, что бьется в окно. Она давно его уловила, но никак не могла найти его истоки – что это за нотки в мужнином смехе? И правда ли, что болтовню Джун о школе он слушает теперь с небывалым интересом, будто пытается выхватить из рассказа о тысяче взглядов, пойманных в коридорах, один-единственный взгляд?

Но эти мысли еще не сформировались. В сознании Дженни у Энн нет имени; у чувства нет названия. Не ревность, не подозрение и даже не грусть.

И вдруг…

А потом Мэй запела, и я подумал – похоже, все-таки она не обиделась. Сидит там себе и поет. И ничего еще не произошло.

В сердце мужа, а теперь и в сердце дочери. Унаследованный обрывок мелодии. Учительница музыки в коридоре, у нее в семье, у нее в пикапе. Мэй поет…

В голосе девочки она слышит голос женщины.

Голос Энн.

В потемках Энн набредает на дорогу, содрогаясь от своего открытия. Тайна, предназначенная ей уже давно. Я была там… Я была в пикапе. А он не знает, он ничего не знает.

Ноги онемели, на губах запекшаяся кровь. Пытаясь согреться, она растирает себя ладонями. Вдалеке, за поворотом, разливается мягкое сияние, и на долю секунды в нем мелькают силуэты эму, беспорядочной стайкой трусящих по дороге. Затем стайка симметрично разделяется надвое и одна половина бросается влево, а другая вправо. Так быстро, что Энн гадает, уж не почудилось ли ей. Свет фар их расколол.

Свет фар.

Она машет руками. Стоит посреди дороги и машет, снова и снова.

Пикап тормозит. Открывается дверца.

Уэйд.

– Я не хотел! – лихорадочно выпаливает он, спеша ей навстречу, голос напряженный, испуганный.

– Я знаю.

– Я всюду тебя искал. Четыре раза ездил туда-сюда по этой дороге. Я позвонил в полицию. – Он всхлипывает. – Я рассказал им, что с тобой сделал.

– Я убежала, чтобы привести в порядок мысли. Я бежала не от тебя.

– А надо было. Я так испугался того, что наделал…

– Хорошо, что ты меня нашел.

– Тебе нужно в больницу, наложить швы.