Мона Авад - Зайка

– Саманта, мы не могли бы перекинуться словечком у меня в кабинете?

– Закрой, пожалуйста, дверь, – он усаживается за стол и наводит на нем порядок, собирая какие-то бумаги. На меня не смотрит. – Присаживайся.

Я сажусь в кресло напротив. Всё еще в пальто. Прижимая к себе кулек с печеньем. Я едва заметно шатаюсь. Перепила.

Он кажется выше и стройнее, чем прежде. Его грива переливается в свете кабинетных ламп. На руках прибавилось татуировок-ветвей. А на ветвях – чернильных воронов, глядящих прямо на меня белыми глазами.

– Саманта, нам нужно поговорить.

Он поднимает на меня взгляд и тут же опускает его на пакет с печеньем. Я не была здесь с прошлой зимы, когда приходила на консультации по диплому, официальные, неловкие и на «Вы», если сравнивать с тем, как мы с ним проводили время осенью за пределами кампуса. Когда пили томный марокканский чай в восточном ресторане. Или обедали, а бывало и ужинали в пабе-подвальчике. Сначала один стаканчик, а затем второй. Третий, почему бы и нет? А после…

Он насиловал тебя? Накачивал наркотиками? Привязывал к стулу?

Нет.

Просил тебя отсосать?

Нет.

Ну член-то он тебе наверняка показывал?

Нет.

Пожалуйста, только не говори, что он клал руку тебе на колено. Или я закричу.

Он говорил, что ему нравятся мои колготки. И моя длинная челка. Один раз он похвалил мои духи. Спросил, есть ли в них янтарные нотки.

И?

И я сказала, что нет. А потом сказала – может и да, не знаю.

И?

– Что это было, Саманта?

– Ничего, – бормочу я.

– Ну… Как прошел твой семестр? – спрашивает он.

– Хорошо, – киваю я. – Просто замечательно.

Он поднимает бровь. Однажды, когда мы с ним напились, я сболтнула ему, что называю Урсулу «Фоско», и он так расхохотался, что чуть не забрызгал мне лицо вином.

– Значит, тебе понравилось в Мастерской Урсулы?

– Да. Очень.

Он кивает. Очередная ложь.

– Как пишется, Саманта?

– Неплохо.

– Меня беспокоит то, что ты ни разу за весь семестр не приходила ко мне на консультацию. Как продвигается диплом, ты работаешь?

Я вспоминаю свой блокнот, изрисованный глазами, завихрениями и исписанный какими-то непонятными обрывками и фразами.

– Конечно.

– Урсула говорит, что ты и ей за весь семестр ни разу ничего не прислала.

Мне становится жарко.

– Я немного… изменила стратегию.

– Понятно.

Он молчит. Я опускаю взгляд на его стол. У меня немного кружится голова.

– Ты не могла бы прислать мне что-нибудь из этой… новой стратегии?

– Это пока что просто черновик, – говорю я, обращаясь к столешнице.

– Черновик, – повторяет он.

Я смотрю на него, ожидая встретить в его лице гнев, разочарование или беспокойство. Но оно не выражает абсолютно ничего. Его лицо – чистый лист.

– Слушай, Саманта, я никогда не думал, что скажу это, но я начинаю всерьез за тебя беспокоиться.

– За меня?

– За твой выпуск.

– А…

– Осталось всего несколько месяцев. Я знаю, сейчас кажется, что это целая куча времени, но они промелькнут очень быстро.

Я разглядываю его футболку с логотипом индастриал-рок-группы из Германии, которая нам обоим очень нравится. На рисунке изображена женщина с огромными сиськами, которую душит какое-то рогатое чудовище. Но женщина, конечно же, выглядит так, словно она в экстазе от того, что ее душат. Как обычно.

– Саманта, ты ни о чем не хочешь поговорить?

Да, хочу. Хочу понять, что между нами произошло? Почему мы с тобой больше не разговариваем? Почему ты так холоден со мной? Словно я внезапно стала тебе чужой. Словно тебе неловко, даже стыдно появляться со мной. Неужели все из-за той странной ночи, которой якобы никогда не было?

– Нет.

– Потому что, если ты хочешь о чем-то поговорить, знай, что я рядом и готов тебя выслушать.

Лжец.

– Хорошо. Спасибо.

Он вздыхает.

– Знаешь, Саманта, это ведь я поспособствовал, чтобы тебя приняли. В Уоррен. Потому что мне нравилось то, как ты пишешь. И нравилась ты.

Я отмечаю, что он говорит в прошедшем времени. Киваю.

– Такое воображение! Такая изобретательность! Такой прекрасный стиль изложения, – он смотрит на пустое место на своем столе, где прежде стояла пластмассовая фигурка росомахи.

Я стащила ее прошлой зимой. Ему это известно. Я сунула ее в карман, когда он ненадолго вышел. Хотела сделать копию формы и отлить себе такую же. Когда я рассказала эту историю Аве, она так меня хвалила и так гордилась мной, что я подарила эту фигурку ей.

– Послушай, Саманта, если ты не пришлешь мне хотя бы часть диплома до конца зимних каникул, нам придется серьезно поговорить. Ты понимаешь?

Я жду, когда лед на его лице треснет, голос растает и в нем снова проступят дружелюбные черты человека, которого я знала прошлой осенью, жду, когда он скажет мне что-нибудь теплое и ласковое. Но нет. Он мой куратор и выполняет свою работу. Выясняет, как продвигается моя. Чего еще я могла ожидать?

– Понимаю.

Он удовлетворенно кивает и начинает собирать вещи.

– Итак… Едешь домой на каникулы? – он поднимает на меня выжидательный взгляд.

Ему известно, что мой отец в бегах, а мать мертва. Мы оба знаем, что я никуда не поеду.

– Да. Вообще-то я прямо сейчас должна ехать в аэропорт.

Он слегка улыбается мне на прощание.

– Что ж, счастливого пути.

Я возвращаюсь к себе в квартирку и падаю ничком на постель. Я вся горю, меня бьет крупная дрожь. Я надеялась, что по приходу домой увижу под своей дверью Аву. Но в коридоре было пусто, если не считать гигантских тапок-кроксов жирдяя-извращуги в засохших белых пятнах. Его приоткрытую дверь окружает болото из пакетов из «Уолмарта». Желтолицые смайлики угрожающе улыбаются, глядя на меня. Я вспоминаю, как только что проходила мимо заек – они сидели в коридоре, объедались рождественскими печенюшками и захлебывались любовью друг к другу, которая, похоже, лишь укрепилась после моего поражения. Как они лоснились от счастливого осознания того, что им есть куда поехать на каникулы. Интересно, Саманта, а что значит «дом» для тебя?

И вот теперь я лежу, раздавленная неожиданно свалившейся на меня усталостью, и представляю, как они разъезжаются по домам. Разлетаются по разным штатам, из которых прилетели сюда. Закидывают на плечи сумочки из нежнейшей верблюжьей кожи. Катят за собой по снегу маленькие чемоданчики, сжимая их ручки ладошками в пушистых детских варежках. Посылают друг дружке воздушные поцелуйчики, усаживаясь в такси, которые развезут их по аэропортам. Их кашемировые шарфы запутываются, когда они с напускной нежностью обнимаются на прощание. Покасики, Зайка. Пока-пока. Хотя нет, погоди. Зачем пока? Давайте скинемся и вместе поедем на такси до аэропорта! Давайте? Ну, пожалуйста, давайте! Потому что я лично не вынесу и минутки без вас, Зайки! Я пока еще не готова прощаться! Я так буду скучать по вас, так буду скучать! Пишите мне каждый день, ладно? И я тоже буду вам писать.