Милош Крно - Утренний ветер

— Нет, — качает головой голубоглазый, — уж лучше отказаться от такого вечера.

— Почему отказаться? — возражают ему. — Для чего они пишут? Для книг, которые выйдут после их смерти? Или для ящика в столе? Или для собственной утехи? Цензура не пропустит острых слов. А вечер — это самый лучший контакт с людьми. Предложение надо в любом случае принять.

Высокий блондин машет над лампой руками. Кажется, что он не говорит, а читает стихи. Его речь не рифмованная, но патетическая.

— Конечно, предложение следует принять, но без участия националистов. Это начинающие поэты, они только что вылупились из скорлупы, это сопляки в сравнении с нами. Так и скажем: хорошо, будем читать стихи, но без тех. Мы уже печатаемся несколько лет и поэтому не будем выступать на одной сцене с сопляками. Или мы, или они.

— Они сразу же догадаются, что это наши проделки, — возражает голубоглазый. — Им известно, что мы иной ориентации, что мы и они — это два разных лагеря. Единство? Очковтирательство! Нет, нам одним вечер провести не дадут.

— Никто бесплатно хлеб не ест. Даже иудин хлеб надо заслужить. Им платят, дали им в руки журнал, как погремушку, требуют от них всесторонней деятельности, в том числе и в области культуры. «Независимое словацкое государство» должно бить в глаза, как пестрая реклама. Пусть будут вечера поэзии. — Смуглый студент сильно взволнован. — Воспользуемся случаем, выступим со стихами против их войны, против… Против всего, что они защищают. И пусть потом будет что будет. Вот так, ребята.

Глаза у них горят, и Ела чувствует, как притягателен запретный плод. Молодые люди, выступающие так откровенно и искренне, не дадут себя одурачить. Она смотрит на них и внутренне восхищается тем, как горячо доказывают они необходимость борьбы с немцами, как смеются над тем, что пишется в фашистских националистических газетах о дружбе с Германией. Они научились бы и стрелять, если бы уже понадобилось. Ну, а что потом? Как бы они поступили, если б им дали в руки бразды правления? Что бы они сделали с заступами и с карандашами? Как поведут себя бунтари-поэты, когда не будет тех, против кого они бунтуют? Запретные плоды — самые сладкие. Молодость беспокойна. Владо такой же: бунтарь, неотесанный, воспламеняющийся, как пучок соломы. А может быть, он серьезнее?

Вопросы, обсуждавшиеся под лампой в студенческой комнате, переносятся с удивительной точностью в сон. Ела слышит звуки песни, которую заглушает передаваемый по радио военный марш. Но там, в студенческой комнате, в доме на площади Гитлера, звучит иное: словацкая молодежь не хочет воевать с русскими.

Марош чихает и ругается. Владо молчит и в мыслях возвращается к прошлому.

Вот он вспоминает Мароша сидящим около него на нарах с картами в руках. Неразговорчивый, немного медлительный, тот пускает дым и с горечью говорит:

— На глазах у меня повесили девушку-украинку, старуху запрягли в телегу. Боже мой, фашисты гнали меня пистолетами, но я стрелял только в землю. Черная была там земля, будто смешанная с сажей. Да еще на утренних молитвах должны были мы, словаки, просить бога о ниспослании победы этим извергам. Как-то раз вел я под конвоем одного штатского да и повернулся к нему спиной: беги, мол, братец. Мы понимаем друг друга, не то что немцев. Да и из-за песни можем поссориться: чья она, их или наша. Славяне же мы! Загнали меня под самые Кавказские горы, как паршивого пса, а мой отец дома, маялся с одной рукой, больной, старый, ни на что не способный. Бывало так, смотришь на звезды, — а они там больше, чем у нас, — слушаешь канонаду, а про себя думаешь: «Господи боже, помоги, чтобы русские поскорее выгнали нас отсюда»…

Марош делает небольшую паузу и, положив на нары карты, продолжает свой рассказ:

— Хватило мне виденного на фронте по горло. И зарекся я: если отпустят на побывку, то на фронт не вернусь, смоюсь. И как видишь, ушел в наши горы. Ничего, я на правильном пути…

А теперь оба они оказались на этих нескольких квадратных метрах под землей, и ничто их не разделяет, разве лишь цементная стена. Объединяет же их общая ненависть к врагу.

Но все же как различны пути, приведшие их в горы!

Марош не читал «Майн кампф», но и без этого он задушил бы Гитлера.

Владо восстанавливает в памяти одно из заседаний Словацкого союза студентов [5] Националистическая организация студентов в годы войны. . В его ушах звучат слова руководителя:

— «Майн кампф» — это современная библия. В ней столько любви. К ближнему? Нет, это было бы слишком общо. Во времена Иисуса Христа было достаточно общих фраз, сегодня нужно быть конкретным. Ближним не может быть неариец, а для нас, словаков, верных своему народу, — даже чех. «Майн кампф» — это маяк любви к собственному народу, компас в новом переустройстве мира. Фюрера вело провидение. Именно оно вручило ему судьбы немцев и остальных народов западной культуры, оно внушило ему начать крестовый поход против варваров-большевиков…

Владо не спускает глаз с золотого зуба руководителя студенческого союза и еле сдерживается, чтобы в ярости не ударить кулаком по столу. В его лице столько решимости, что голубоглазый поэт хватает его за рукав и бормочет:

— Сиди, не делай глупостей, Владо.

Пан руководитель стремится представить студентам все в розовом свете:

— Великодушие фюрера и его дружеское отношение к нашему вождю открывает для нас, словаков, двери немецких высших учебных заведений. Самые способные наши коллеги имеют возможность учиться даже в Берлине.

Аудитория гудит, как потревоженный, разгневанный улей.

«Так, пожалуй, чего доброго, закроют наш университет, а нас пошлют в школу эсэсовцев, — думает Владо, — окопы тоже надо копать умеючи. В первую очередь около Братиславы. Да уж лучше под Берлином».

— Тихо, тихо, коллеги, — стискивает зубы пан руководитель, но по мере возможности старается изобразить улыбку. — Есть ли вопросы? Нет? Что у вас?

Встает голубоглазый поэт. Он читал «Майн кампф», но не понял, как будет со словаками. Будут они господами или только рабами в империи?

Руководитель растерянно молчит и потом неуверенно говорит:

— Странный вопрос. Почему словак должен быть рабом? Им он не был уже свыше тысячи лет. Что вам взбрело в голову?

— Я спрашиваю, словак — это славянин? А если да, то по книге «Майн кампф» он должен быть рабом.

Раздается смех. Волна беспокойства прокатывается по аудитории. Аплодисменты, свист, крики.

— Пожалуйста, тихо, коллеги! Братья, тише!

Голос руководителя звучит торжественно. Слушатели несколько успокаиваются.

— Мы надеемся, — добавляет голубоглазый поэт, — что и на ближайшую тысячу лет словаки не будут рабами.