Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Незнакомец не кажется бессердечным, просто жизненные испытания ожесточили его. Он останавливает на мне свой взгляд, и губы его на мгновение замирают. Он не отворачивается, не делает вид, будто смотрел на что-то другое и случайно взглянул на меня — он не делает ничего из того, что требуют правила приличия. Напротив, он продолжает рассматривать меня, и медленно, очень медленно по его лицу расплывается улыбка, отчего лицо становится неожиданно красивым.

Я замираю, слыша в голове мамин голос — не ерзай, улыбайся — не слишком сильно — расправь плечи, — пока голос не растворяется в шуме вечеринки, которую она никогда бы не одобрила. Через мгновение незнакомец уже стоит передо мной. Он немного выше и немного шире в плечах, чем казался, когда был на другом конце комнаты.

Я сглатываю, поднимаю голову и смотрю в серьезные карие глаза.

— Привет, — говорит он, произнося совершенно обычное приветствие голосом, в котором тоже нет ничего особенного.

— Привет, — эхом откликаюсь я, в промежутке между приветствиями прокручивая в голове тысячу догадок о том, кто он такой, что он делает, почему он пересек комнату, чтобы поговорить со мной.

Уголки его губ поднимаются, а взгляд немного смягчается.

— Меня зовут Пабло.

Я несколько раз про себя повторяю имя незнакомца, чтобы оценить его звучание, и только потом называю свое:

— Элиза.

Кто-то проносится мимо и толкает меня локтем. Я подаюсь вперед, ром из моего стакана выплескивается и едва не попадает на черный костюм Пабло. Он протягивает руку, чтобы поддержать меня, его ладонь прикасается к моей руке.

Я моргаю, пытаясь прийти в себя. Мой стакан — не единственное, что потеряло точку опоры.

— Раньше я не видел тебя на вечеринках у Гильермо, — говорит Пабло.

Гильермо, должно быть, хозяин дома, друг друга друга или что-то в этом роде молодого человека Изабель.

— Я никогда раньше не была здесь.

Пабло кивает, на его лице все то же серьезное выражение, и я пересматриваю свое предположение о его возрасте. Он явно старше, лет под тридцать или чуть больше.

Другой человек толкает меня в спину, и Пабло встает между мной и остальной толпой, он пытается поддержать меня, и его рука слегка сдавливает мой локоть.

Песня меняется, темп ускоряется, гости танцуют под энергичный ритм, а мы остаемся прижатыми к стене. Его рука продолжает поддерживать меня под локоть. Его длинные и тонкие пальцы… Он зарабатывает на жизнь физическим трудом, его поношенный костюм совсем не вяжется с публикой, собравшейся сегодня.

Пабло отпускает меня. Я смотрю вверх.

Его рот слегка приоткрыт, глаза прищурены, как будто он не знает, что делать дальше с девушкой, стоящей перед ним.

Еще одно тело врезается в нас. Ром из моего стакана снова выплескивается.

Пабло наклоняется ко мне, стараясь перекричать громкую музыку и смех. Мое сердце колотится, нервы напряжены, и я замираю в предвкушении его слов.

— Ты не хочешь выйти на улицу? — спрашивает он. — Там гораздо тише.

У меня возникает ощущение, что в целом мире для меня сейчас нет ничего более естественного, чем протянуть ему руку и уйти вместе с ним с вечеринки.

Пабло ведет меня по дому, его походка одновременно расслабленная и уверенная. Мы пробираемся сквозь толпу, и я ищу глазами Беатрис и Изабель, но не могу их найти. Время от времени Пабло оборачивается и смотрит на меня, его пальцы касаются моей руки. Мы выходим в ночь и направляемся к пальме, растущей сбоку от дома. Во дворе уже почти никого нет. В этом районе участки земли маленькие и тесно прижатые друг к другу — двор, на который мы вышли, тоже плотно примыкает к соседнему.

Пабло оказался прав — на улице гораздо тише, вместо рева музыки и веселой толпы до нас доносится лишь низкий гул.

Я смотрю на небо, на звезды, сияющие прямо над нами, и пытаюсь взять себя в руки. Когда я перевожу взгляд на Пабло, то замечаю, что он смотрит не на меня, а вверх, на звезды, и глаза его полуприкрыты.

Я подпрыгиваю: вдалеке раздается грохот выстрела, потом еще один, и еще. Звуки доносятся из другой части города, но в наши дни они могут означать все что угодно: фейерверки, стрельбу или взрывы бомбы.

Я смотрю на Пабло, его внимание больше не обращено на небо, а сосредоточено на мне; выражение лица непроницаемо, как будто его совсем не трогают звуки насилия и вооруженного восстания.

— Это, наверное, не фейерверк, — говорю я, чувствуя, как колотится мое сердце.

— Наверное, нет, — соглашается он.

Я жду, что он скажет еще что-нибудь, прокомментирует недавние вспышки насилия, но он на удивление спокоен. Я привыкла к мужчинам, которые предпочитают говорить сами, оставляя за мной роль слушателя.

— Как давно ты знаком с Гильермо? — спрашиваю я, стремясь нарушить молчание. Здесь мы наедине, но на вечеринке было легче — музыка и люди заполняли паузы в разговоре. Теперь все зависит только от нас, и я не знаю, что говорить. Я умею болтать с представителями моего круга, с людьми, которые владеют искусством вести светскую беседу, не говоря при этом ничего конкретного, но я не могу себе представить, что подобный разговор возможен с молодым человеком — мужчиной, который сейчас стоит передо мной. Пабло выглядит так, словно, прежде чем что-то сказать, он осторожно взвешивает и внимательно анализирует каждое слово.

Пабло отвечает мне не сразу, его карие глаза пронзают меня насквозь, взгляд задерживается на моих ногах, и я тут же жалею о своем решении надеть прекрасные мамины туфли, привезенные из Парижа.

Его ботинки черные, и кожа на них местами потрескалась от долгой носки.

— Годы, — рассеянно отвечает он, не отрывая взгляда от моих нелепых туфель. — Мы знаем друг друга уже много лет.

Я переминаюсь с ноги на ногу и снова слышу мамин голос:

Не ерзай, Элиза.

Конечно, на этот раз мое легкое беспокойство вполне оправданно.

— Откуда ты знаешь Гильермо? — Я задаю очередной вопрос, стараясь не столько развить тему, сколько отвлечь его внимание от моей обуви. Его манера поведения делает меня немного смелее, я чувствую, что он тоже испытывает неловкость и напряжение, именно поэтому он молчит. На этот раз он смотрит мне в глаза, и на его губах появляется тень улыбки.

— Много лет назад мы вместе учились в юридической школе.

Гаванский университет уже два года как закрыт, значит, с его выпуска прошло какое-то время.

— А ты откуда знаешь Гильермо?

Настала его очередь задать этот вопрос.

— Я его не знаю. Он друг друга молодого человека моей сестры. Что-то в этом роде. Я приехала со своими сестрами.

Я чувствую, что мне не хватает воздуха. Делаю глубокий вдох. Потом еще один.

— Ты живешь здесь, в городе? — спрашиваю я, пытаясь определить, к каким кругам гаванского общества его отнести.