Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Профессор истории. Музыкант. Официант.

Вот оно, наследие Кубинской революции — приходится грести изо всех сил, если хочешь оставаться на плаву.

Луис играет, не отводя от меня взгляда, от чего по моему телу пробегает дрожь. Его пальцы ласкают клавиши с привычной легкостью. До меня доносятся первые ноты «Гуантанамеры», и мурашки бегут по моей коже, а туристы где-то на заднем плане начинают вздыхать и аплодировать. Это прекрасная песня, знакомая каждому кубинцу, — баллада, взятая из нашего великого национального сокровища — поэмы Хосе Марти Versos Sencillos — и исполненная неподражаемой Селией Крус. Луис великолепно играет эту мелодию.

Я заставляю себя отойти от окна, проскальзываю обратно в комнату, освежаю лицо водой из умывальника, расположенного в углу, и поправляю макияж. Во влажном климате мои волосы начинают виться, а на Кубе очень влажно, поэтому сейчас пряди моих черных волос каскадом спускаются по спине, превратившись в дикую кудрявую гриву. Я достаю из сумки шарф и завязываю волосы на затылке. Через несколько минут я закрываю за собой дверь и выхожу в коридор.

Звуки, доносящиеся из кухни, эхом разносятся по всему дому, сквозь обшарпанный потолок слышны гулкие шаги жильцов в квартире наверху. Я иду на запах еды, спускаясь по выщербленной мраморной лестнице на первый этаж, туда, где находится ресторан. Кухня спрятана в задней части строения, и она оказывается удивительно маленькой для такой бурной деятельности, которая кипит в ее стенах.

Кухонная утварь старая, и нет сомнений в том, что ей постоянно пользуются. Ручки у некоторых приборов отломаны, отдельные части приделаны друг к другу. Стены увешаны посудой — нехватка свободного пространства компенсируется изобретательностью. Здесь нет причудливых медных кастрюль и сковородок, нет двойных духовок или промышленных печей, нет просторных столешниц — ничто не напоминает кухню моей бабушки в доме на Альгамбра-Серкл в Корал Гейблс.

Однако для еды, очевидно, это не имеет значения. Черные бобы, рис, мадуро [5] Жареные бананы. и запеченная свинина ждут туристов, сидящих снаружи, и, судя по аппетитному запаху, исходящему из кухни, туристы будут довольны.

Три женщины суетятся по кухне — Анна Родригес, еще одна женщина, очень похожая на Луиса, и третья, официантка, которую я уже видела. У официантки темные волосы, собранные в тугой пучок, из которого выбились отдельные пряди, движения ее невероятно быстры, а выражение лица очень сосредоточенное.

Я опускаю голову, когда она замечает мое появление. Она смотрит на мои сандалии, которые стоят больше, чем заработок среднего кубинца за год. Когда я собирала вещи для этой поездки, то намеренно выбрала наименее броские, предпочитая комфорт и простоту высокой моде. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Мы обе понимаем друг друга без слов, я вижу осуждение в ее взгляде, отчего мне становится стыдно.

Она проносится мимо меня, держа в руке тарелку с тостонес, аромат соленых жареных бананов заполняет крошечное пространство. Пожилая женщина — должно быть, мать Луиса — смотрит на меня так, словно я пришелец с другой планеты, а потом хватает тарелку с едой и выходит из тесной кухни.

Анна поворачивается с улыбкой на лице и ложкой в руке.

— Ты хорошо спала? — спрашивает она меня.

— Да, очень, спасибо.

— Это замечательно. Ты голодна?

— Немного, но я могу подождать. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я знаю кое-что о кубинской гордости, и все же я чувствую себя здесь чужаком, лишним бременем для семьи, на долю которой выпало немало трудностей.

Анна машет мне рукой и указывает на крошечный столик, задвинутый в угол.

— Садись, садись. Ты поешь, и мы поболтаем, пока я закончу готовить. У нас остался только один столик, и на сегодня мы закончим.

— Сколько гостей вы обслуживаете за день?

— Раз на раз не приходится. Между обедом и ужином где-то около сотни.

Выражение моего лица, похоже, выдало мое изумление. Она рассмеялась.

— Со временем к этому привыкаешь.

— Как давно у вас ресторан?

В ее глазах мелькает огонек.

— Официально? Лет двадцать или около того. Неофициально, возможно, чуть дольше. Луис готовил здесь, когда учился в университете, и до сих пор он иногда это делает.

Она зачерпывает пригоршню бобов и риса, кладет их в белую миску с цветочной каймой и ставит передо мной на стол, где уже лежат салфетка и столовые приборы. Следом за этим я получаю стакан гуарапо [6] Напиток из сахарного тростника. , сделав глоток этого сладкого напитка, я ощущаю, как сахар обволакивает мое горло.

Анна жестом указывает на тарелку.

— Ешь. А после ты сможешь отведать немного свинины и бананов.

— Спасибо.

Бобы уже загустели, я чувствую вкус привычной для меня пищи. Между бобами, приготовленными Анной, и теми, на которых я выросла в Майами, есть еле уловимое различие, но в сущности они одинаковы.

— Это просто потрясающе.

Она сияет.

— Спасибо.

Пока я ем, Анна на несколько минут отворачивается к кухонному столу, прежде чем снова повернуться ко мне лицом.

— Из переписки с Беатрис я немного в курсе ситуации. Думаю, твой визит вызван не только желанием увидеть Кубу или написать статью.

— Так и есть. Моя бабушка оставила мне письмо, в котором изложила свое последнее желание. Ее адвокат передал мне его, когда было зачитано завещание. Она хотела, чтобы ее кремировали, а прах развеяли на Кубе.

Похоже, эта новость не сильно удивила Анну, отчего я начинаю догадываться, что она уже не в первый раз слышит об этой просьбе моей бабушки. Изабель перед своей смертью попросила, чтобы ее похоронили в Соединенных Штатах рядом с ее американским мужем, который умер на год раньше. Я думала, что моя бабушка захочет того же — быть похороненной рядом с дедушкой на кладбище в Майами. Но мы с ней никогда не обсуждали этот вопрос.

Я всегда считала, что у нас впереди еще много времени, которое мы проведем вместе. Удар случился неожиданно, она скончалась в ту же ночь. Если нас и могло что-то утешить, то только осознание того, что, по словам ее врача, бабушка умерла без страданий.

— И она выбрала тебя для этого, — сказала Анна. — Ты всегда была ее любимицей.

— Она вам когда-нибудь говорила почему?

Мне хотелось узнать о той стороне моей бабушки, о которой никто другой мне не расскажет.

Анна улыбнулась.

— Да, говорила.

Я жду, пока она дрожащими пальцами чистит и режет банан.

— Лючия — папина дочка, она уверена в себе, очень решительная и целеустремленная. Она постоянно подгоняет сама себя; для нее успех заключается в том, чтобы попробовать все.

Не могу не согласиться с таким описанием моей сестры. Я люблю Лючию, но она всегда шла своим собственным путем, решив пробиться в жизни самостоятельно, несмотря на возможности нашей семьи. Ее мир — это ее лошади и ее друзья, ее мир отдален от нашего. Она появляется на крупных семейных мероприятиях, я всегда могу ей позвонить, но мы никогда не были с ней близки, несмотря на то что между нами всего лишь два года разницы.