Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

— Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашел? — шепчу я, в панике оглядывая магазин. Магда и Анна, к счастью, заняты покупкой жемчуга.

Он мрачно смотрит на меня.

— Я ждал тебя около нашего дома. Увидел, как вы уходили с Магдой, и пошел за вами. Мне нужно с тобой поговорить.

Он тянет меня в угол, чтобы Магда и Анна нас не заметили.

— На днях до меня дошли слухи, что Батиста арестовал нескольких мятежников из людей Фиделя.

Мое сердце уходит в пятки.

Нет. Только не Пабло.

— Он еще жив. Они держат его в Гаване. В Ла-Кабанья.

От этих слов у меня задрожали ноги. Тюрьма Батисты имела печальную славу.

— Говорят, его допрашивают о передвижениях Фиделя. — Алехандро понижает голос. — Ты знала, что он был глазами и ушами Фиделя в городе?

Я догадывалась об этом. Если так, то арест для него равнозначен смертному приговору.

Несмотря на идеологические разногласия между нами, Алехандро все еще мой старший брат, и мне нужна его поддержка.

— Что с ним будет? — спрашиваю я.

Алехандро молчит, и его молчание красноречивее любого ответа.

— Они ведь убьют его, правда?

Он кивает.

Вот в чем суть близких родственников. Они всегда говорят вам правду, даже когда вы хотели бы услышать ложь.

— Я могу что-то сделать? — спрашиваю я.

Я больше не могу выносить собственную беспомощность.

Глаза Алехандро сужаются.

— Он тебе небезразличен?

Я с трудом нахожу в себе силы, чтобы ответить на его вопрос. Меня переполняют страх и чувство вины.

— Да.

— Тогда есть только один человек, который может помочь.

Если беспомощность — это моя Сцилла, то решение этой проблемы — определенно Харибда.

Я стою на пороге отцовского кабинета. Я никогда не делала этого раньше. Я никогда не использовала влияние моей семьи для достижения личных целей.

Отец сидит за своим огромным письменным столом, перед ним разложены бумаги. На краю стола лежит газета. Увидев ее, я вздрагиваю. Он уже читал об арестах? Как мне убедить его бросить все силы на освобождение Пабло?

Он поднимает взгляд от стола, и его глаза удивленно расширяются. Этот кабинет принадлежит моему отцу. Когда он работает, мы, боясь потревожить его, ходим вокруг на цыпочках. У него нет времени на наши легкомысленные глупости.

Пусть он думает, что это просто каприз, и ничего больше. Ни в коем случае он не должен догадаться, что мое сердце разбито.

— Элиза, ты что-то хотела?

— Я хочу попросить тебя об одолжении, — отвечаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.

На его лице мелькает раздражение, но он машет мне рукой, приглашая войти.

— Заходи.

Я закрываю за собой дверь, прохожу по персидскому ковру и сажусь в одно из старинных кресел, стоящих напротив его стола. На стене, позади отца, висит еще один портрет корсара — тот смотрит на меня сверху вниз. На этом портрете он кажется более суровым, чем на картине в коридоре наверху. Говорят, корсару когда-то грозила виселица; возможно, этот портрет был написан примерно в то же время. Теперь я могу представить, как выглядят люди, находящиеся на краю смерти.

Отец откидывается на спинку стула и внимательно смотрит на меня поверх очков для чтения в черной оправе.

— Что тебе нужно?

Мой отец и на людях, и дома — очень импозантный мужчина. Он никогда не был жесток, но он не из тех людей, с кем хочется делиться своими тайнами и быть откровенным. И все же я всегда считала его справедливым. Он не может не понимать, что действия Батисты ошибочны. Я никогда не считала его слепым сторонником Батисты. Он, скорее, поддерживал его ради собственной выгоды. Мои родители готовы поступиться своей честностью, если дело касается блага семьи. Я делаю глубокий вдох.

— У меня есть друг. Он сейчас в Ла-Кабанья. Ты можешь добиться его освобождения?

Впервые в жизни я вижу выражение настоящего шока на лице моего отца. Он таращится на меня, разинув рот, словно рыба. Если бы у меня был выбор, если бы я могла обратиться к кому-нибудь другому, я бы так и сделала, но мой брат прав — только наш отец с его влиянием может мне помочь.

— Что ты сейчас сказала? — спрашивает он, и в его голосе я слышу металлические нотки.

Мне нужно вести себя очень осторожно. Я должна убедить его вмешаться, но сделать это так, чтобы не навлечь на себя его гнев, чтобы он не упрятал меня в какой-нибудь монастырь.

— Моего друга арестовали в городе. Его держат без суда и без обвинений.

Я изо всех сил стараюсь сдерживать свои эмоции и пытаюсь ограничиться лишь изложением сухих фактов. Это мне дается с большим трудом. Моего отца невозможно растрогать, а если он догадается о моей привязанности к Пабло, то это все испортит.

— Он ни в чем не виноват, — поспешно добавляю я.

Прости меня, Отче, ибо я согрешила.

— Он адвокат, он очень хороший человек. Из приличной семьи. — Я сглатываю. — Пожалуйста, помоги.

Отец моргает, на секунду впадая в ступор.

— Что ты хочешь от меня? Что я должен сделать?

— Они его убьют. Они, наверное, уже пытают его. Я подумала, что, может быть… — Дрожь пробежала по моему телу. — Я подумала, что ты мог бы подключить свои связи и узнать, есть ли возможность его освободить.

— Как ты смеешь просить меня об этом? — Отец брызжет слюной.

Внезапно я чувствую прилив храбрости. Я всегда восхищалась мужеством и храбростью окружавших меня людей — моего брата, Пабло, Беатрис. Раньше я не подозревала, что толика этой храбрости есть и во мне.

— Потому что это правильно. Потому что он хороший человек, который случайно оказался в таком положении. Он же не сделал ничего плохого. Ты прекрасно знаешь, что происходит на Кубе. Ты знаешь, что Батиста стал параноиком. Ты сам учил нас различать добро и зло. То, что делает Батиста, неправильно.

— Неужели и ты тоже. — В голосе отца звучит глубокая печаль.

У меня перехватывает дыхание.

Он слишком долго молчит. Когда он, наконец, начинает говорить, меня поражает выражение страха в его глазах. Мы никогда не говорим об Алехандро, но теперь я вижу, как сильно отец переживает эту потерю.

Мои родители всегда казались мне необыкновенными людьми. Мама всегда была изысканной и элегантной, а отец излучал силу и власть. Сейчас, сидя за столом, он кажется мне меньше, чем обычно, словно он съежился от страха. Это ужасно — видеть страх в глазах своих родителей.

— Элиза, какое ты имеешь к этому отношение? Ты связана с повстанцами? Неужели это дело рук твоего брата? — Он задает последний вопрос шепотом, словно у стен есть уши. Возможно, в наши дни в Гаване так оно и есть.

— Нет. Я никакого отношения к этому не имею. — Я выдавливаю из себя улыбку и молюсь, чтобы он мне поверил. — Он просто мой друг. На самом деле правильнее сказать, что он друг моего друга. Ничего больше. Я не имею никакого отношения к мятежникам.