Флора Шрайбер - Сивилла

Ее подруга возражала против того, чтобы Марсия использовала в переписке собственное имя, но Марсия настояла на своем, сообщив Сивилле через доктора Уилбур, что в настоящее время она получает больше почты, чем Сивилла. Марсия победила. Теперь на ящике кроме имен Дорсетт и Ривз красовалось: «Марсия Болдуин». «Что ж, — подумала Марсия, — я одержала маленькую победу».

Поднимаясь по лестнице в квартиру, Марсия печально размышляла о своем положении. Она была той, которая выходила на передний план, когда Сивилла одновременно чувствовала скрытый гнев и ощущала себя отверженной; той, которая брала на себя эти чувства, невыносимые для Сивиллы. «Марсия, — говорила Вики, — ощущает то же, что Сивилла, только сильнее».

«Неудивительно, — размышляла Марсия, — ведь я так близка Сивилле, что, когда она спит, я не в состоянии открыть глаза. Но я желаю быть кем-то, быть признанной личностью. Если у меня примут песню и статью, я потребую, чтобы их опубликовали под моим именем. И слава и деньги должны принадлежать мне.

То же самое и с живописью. Мой стиль настолько индивидуален, что мои работы никак не перепутаешь с работами других. И я умнее большинства из них — за исключением, быть может, Вики и Ванессы.

Само мое существование призрачно, — думала Марсия, открывая дверь в квартиру. — Когда Сивилла счастлива, она не нуждается во мне да и ни в ком из нас».

Оказавшись в квартире, Марсия почувствовала, что Тедди с ней неуютно. Марсия понимала, что Тедди боится ее депрессий и суицидальных импульсов.

Марсия направилась к своему мольберту и начала работать, используя характерное для нее разнообразие красок. Неожиданно она отошла от мольберта, подумав: «У меня есть все — и ничего; так много таланта — и столь хрупкое существование».

Как отмечала доктор Уилбур, в Марсии наблюдалось кажущееся противоречие: с одной стороны, высокий уровень продуктивности, с другой — высокий уровень деструктивности. За фасадом жизнерадостности и творческого начала таилась темная сторона, связанная с огромной потребностью в любящей матери и столь же огромным желанием ретроспективно убить ту мать, которая была у нее на самом деле. Существование Марсии проистекало из желания гибели матери, выраженного давным-давно, когда Марсия захотела, чтобы маленький ящичек стал большим. Но это пожелание смерти чередовалось в Марсии с пожеланием смерти собственной. Когда Сивилла стояла на берегу Гудзона, готовая прыгнуть в него, движущей внутренней силой была именно Марсия.

«Я хочу жить без этих травм, не задыхаясь и не плача, — думала Марсия, возвращаясь к мольберту. — Хочу ощущать принадлежность к чему-то. Хочу стать знаменитой. Вставать по утрам и чувствовать себя хорошо. Ложиться в постель вечером и засыпать или же просыпаться и открывать глаза независимо от того, спит или не спит Сивилла».

Сидя за своим столом 17 августа 1959 года, Сивилла писала доктору Уилбур:

Я не собираюсь говорить Вам, будто все в порядке. Обе мы знаем, что это не так. Но я хочу заставить Вас поверить в кое-что другое. У меня нет никакого множественного расщепления личности. У меня нет даже двойника, который мог бы помогать мне. Я — это все они. Я, по сути дела, лгала, демонстрируя их наличие. Эти диссоциации — вовсе не проблема, поскольку на самом деле их не существует, но со мной действительно не все в порядке, иначе я не прибегла бы к такому притворству. И Вы можете расспрашивать меня о моей матери. Те ужасные вещи, которые я рассказывала Вам о ней, — неправда. Моя мать была всего лишь немного нервозной. Временами она бывала легкомысленна, излишне тревожна, странна, но она действительно любила меня. Она чересчур заботилась обо мне и не спускала с меня глаз. Я не была такой очаровательной и интересной личностью, как она. Мои родители были лучше большинства родителей. У нас был хороший дом, прекрасное питание и красивая одежда. У меня было много игрушек и книг. Родители вмешивались в мои занятия музыкой и живописью, но это объяснялось отсутствием понимания, а не отсутствием заботы. У меня нет причин жаловаться на них. Не знаю, почему я выросла такой странной.

Написав это письмо, Сивилла потеряла почти два дня. «Придя в себя», она перечитала написанное до диссоциации и написала доктору Уилбур следующее:

Мне очень трудно чувствовать, думать и признавать, что я не могу сознательно контролировать все мои «я». Гораздо страшнее получать что-то сразу в готовом виде, чем верить в то, что в любой момент можно прекратить «эти глупости» (как я говорила когда-то). Когда я писала предыдущее письмо, то хотела показать Вам, что умею быть собранной и хладнокровной и что мне не нужно просить Вас выслушать меня, разъяснить мне что-то, что я вообще не нуждаюсь в Вашей помощи. Говоря Вам о том, что расщепление личности — не более чем видимость, я хотела показать (или думала, что показываю), что не нуждаюсь в Вас. Да, было бы легче, если бы это действительно было видимостью. Но единственное, в чем я виновата, так это в том, что до обращения к вам столь долго притворялась, будто все в порядке. Притворство насчет существования этих личностей привело к тому, что сейчас я потеряла почти два дня.

Тремя неделями позже Сивилла вновь подтвердила свою убежденность в существовании других «я» в письме мисс Апдайк, медсестре колледжа, в котором она когда-то училась:

После нескольких месяцев анализа я написала Вам о том, что доктор Уилбур объяснила мне суть расщепления личности и сказала, что эти «провалы», как я их всегда называла, являются провалами лишь в моей памяти. Во время них я остаюсь активной и некая «другая» личность говорит и делает за меня то, что я не способна совершить по какой-то причине — будь то страх за последствия, отсутствие уверенности в себе, недостаток денег или желание уйти от проблем, которые слишком гнетущи для того, чтобы я справилась с ними «сама».

Цель, которой я пытаюсь добиться, двойная: эти провалы, которые начались, когда мне не было и четырех лет, были периодами, во время которых я в виде одной из пятнадцати личностей, появляющихся время от времени, предпринимала какие-то действия, чтобы разрешить проблемы прошлого или настоящего. Причиной многих из них была моя мать, которая временами страдала кататонией, временами истерически смеялась, отпускала острые шуточки, танцевала на улице, слишком много и громко говорила в церкви или делала «глупости» на какой-нибудь вечеринке — иногда жестокие, а иногда совершенно непонятные. Все мы пытаемся исправить то, что было сделано и что Вы, видимо, чувствовали, испытывая антипатию к моей матери.

Мисс Апдайк, читая это письмо, вспомнила поездку домой, во время которой Сивилла, подобно хамелеону, мгновенно меняла свои обличия. Тогда это было принято мисс Апдайк за неустойчивость настроения. В какой-то момент, вспоминала мисс Апдайк, Сивилла положила ей голову на колени, но позже Сивилла отрицала это: «Я никогда не делала ничего подобного».