Владимир Видеманн - Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы

— Ты, брат, кто — турист?

— Нет, я журналист, приехал на конгресс Аль-Хорезми (объявлениями о котором вся центральная улица была заклеена, словно постерами о предстоящем рок-концерте).

— Да, Аль-Хорезми — наш человек!

На следующее утро я отправился в Хиву, находившуюся в двадцати минутах езды от гостиницы. Сегодня Хива — это архитектурный заповедник под открытым небом в пригороде Ургенча. Населения здесь никакого нет. Весь город обнесен крепостной стеной, а внутри территория является охраняемой музейной зоной. В рабочие дни ворота Хивы открываются, и толпы туристов растекаются ручьями по ее узким средневековым улочкам с глухими белеными стенами, резными галереями мечетей и расписными айванами общественных мест. Теперь здесь размещены турагентства, кафе, сувенирные лавки, а также небольшие цеха мелкого кустарного производства, в основном сувенирно-фольклорного, где на глазах у любопытных мастера различных ремесел демонстрируют приемы древней ковки, резьбы по дереву, росписи по керамике или шитья предметов традиционного гардероба.

По площади Хива сравнима со старым Таллином, а по степени сохранности в качестве единого комплекса даже его превосходит. Доминирующий, центральный объект в Хиве — это недостроенный минарет Кальта-минор, бирюзовые стены которого покрыты вязью стихов великого маарифа и ханского мираба Мухаммада Ризы Агахи [111] Мухаммад Риза Агахи (1809–1874) – узбекский писатель, историк и переводчик. Служил при дворе хивинских ханов придворным хронистом и ми-рабом (распределитель воды). Продолжил труд своего предшественника и довел летопись Хорезми до 1872 года. . В этой недостроенно-сти был, безусловно, знак какой-то остановки времени. Такое впечатление на меня произвела в целом вся Хива — «мертвый город», наполняющийся в светлое время суток жизнью пестрого туристского бомонда, и Кальта-минор лишь доводил эстетику остановленного времени до ее физического апогея.

Единственная истинная жизнь среди призрачного развлекательного существования Хивы имела место в потаенной гробнице, невидимой глазу профанического туриста. Это был мазар Уч-Авлие — мавзолей Трех святых. Как гласит легенда, здесь покоится прах трех великих предков узбекского народа — шейхов Баки, Максуда и Латифа-Ходжи. Эти якобы трое братьев-ремесленников некогда возглавили восстание хорезмийцев против деспотических властей и с тех пор почитаются местным населением как народные заступники.

В небольшом затемненном склепе, куда сквозь узкие окна едва пробиваются лучи палящего дневного солнца, стоят три каменных надгробия, покрытых расписными тканями. Надгробия окружает множество различных штандартов, склоненных у изголовий и образующих фигуру своеобразного паланкина. За все время, что я сидел в гробнице, — а это было около часа — в нее никто не вошел. После того как я вышел на улицу и вновь погрузился в человеческий турпоток, в голову пришли слова великого суфийского поэта-лирика Хафиза: «Как много ходящих по горбу земли, которых мы считаем живыми, а они мертвы, и как много покоящихся в ее недрах, которых мы считаем мертвыми, а они живы!»

В тот же день я решил ехать дальше, в Бируни — место рождения знаменитого ученого-энциклопедиста Абу Райхана Мухаммеда ибн Ахмеда ал-Бируни. Но отправиться туда я собирался исключительно в силу лишь одной причины: навестить Мирзабая, личность которого вызывала в те времена сильный ажиотаж в його-мистической среде не только Средней Азии, но и европейских частей империи, прежде всего в Москве, Питере и Литве.

Мирзабай, или коротко Мирза, был дервишем с мазара Султан-Бобо, находящегося в пустыне, километрах в ста от Бируни в сторону Нукуса. Мирза слыл среди местного населения типичным девоной, но однажды здесь появился Абай. Последний, судя по слухам, был некогда комсоргом в киргизском городе Ош, а потом ушел в мистику и отправился на поиски высшего имама. В этих исканиях он объездил много мест в Азии, пока наконец совершенно случайно не оказался на Султан-Бобо.

Увидев Мирзу, Абай сразу понял: «Hu!» Мирза рассказал своему новому мюриду историю мазара, подчеркивая исключительную геополитическую значимость этого места. Еще Екатерина Великая пыталась укрепиться здесь, рассчитывая таким образом обрести ключи к Евразии. Мирза, несший вахту в «месте силы», выступал таким образом как символический хранитель этих ключей.

Эту версию мне сообщил Леня Асадов. Он с загадочным выражением лица рассказывал о коллективных зикрах на Султан-Бобо и с восторгом — о свингерских практиках в текке [112] Суфийский странноприемный дом. у Мирзабая:

— Приезжаем мы со Светой, а там уже сидит команда. Абай говорит: «Ты сегодня спишь с ним, а ты — с ней!» Нас в первую ночь положили вместе, чтобы комплексы сошли. Следующую мне пришлось спать с одной литовкой, а Свете вообще подложили москвичку! Потом приехали новые люди, опять пошел размен. А еще…

Еще Леня рассказал легенду о том, как Мирзабай учил Абая дзеновскими способами:

— Приехали они в Москву, идут по улице. Тут Мирза подходит к милиционеру и говорит, показывая на Абая: «Вот у этого человека нет ни паспорта, ни прописки, проверьте его, пожалуйста, гражданин начальник, на предмет благонадежности!» Абая тут же винтят, везут в ментуру и сажают в КПЗ на несколько суток. Ну, потом его, конечно, отмазали… В общем, видит он вновь Мирзу и в недоумении спрашивает: «Как же так, я тебя сюда привез, а ты меня сдал ментам. Зачем?» А Мирза отвечает: «Ты же меня просил учить? Вот я и учу».

В общем, было понятно, что у Мирзабая круто. Согласно официальной легенде, сочиненной Абаем, Мирза представлял собой последнего мастера старой школы, тогда как сам Абай считался первым мастером новой школы и одновременно единственным легитимным наследником традиций старой школы. Мирза был также объявлен «старшим братом Раджниша». Абай научил его двум-трем банкам [113] История, «залепуха» ( сленг ). про Бхагавана, которые Мирза время от времени выдавал, по-разному обыгрывая и неизменно повторяя при этом: «Как говорил мой младший брат Раджниш…»

Образ Бхагавана Шри Раджниша Абай использовал для вербовки аудитории из нью-эйджевской среды, где тогда на первые позиции выходил альтернативный индийский гуру из Пуны, родного города Раджниша. Бхагаван в своем синкретическом учении, не лишенном остроумия, позиционировал себя как продолжателя линии гурджиевских учителей и ницшеанца. Мирза, являясь частью аутентичного мира гурджиевской инициации, тем самым обретал право на старшинство, что в свою очередь позволяло Абаю претендовать как минимум на равноценный Раджнишевскому градус в международной нью-эйджевской тусовке. Одним словом, Абай стал пиарить Мирзу, а Мирза — Абая.