Антон Секисов - Бог тревоги

И в этот момент, подтверждая мои худшие опасения, в коридоре сработал датчик движения. Щелкнула лампочка, и в проеме двери появилась тонкая полоса света.

«Ну уж нет! Если ты считаешь, что я и дальше буду вести себя, как заглючивший персонаж стэлс-экшена, — тут я на секунду задумался, к кому я сейчас обращаюсь, но следом решительно возвестил, — то ты ошибаешься!»

И я взял в руки закоптившийся бонг, еще одно наследие Моисея, и встал у двери, в полной готовности применить его как оружие. Но свет как вспыхнул, так и погас, никаких звуков из коридора не донеслось, и я, прихватив с собой ноутбук, вернулся во влажную, глубоко проваленную постель.

Врач запретил пользоваться электроникой в течение нескольких дней, но я решил, что ничего страшного не случится, если я быстро проверю почту и сообщения. Они слишком долго грузились, и я уж подумал, что сейчас на меня обрушится вал — извинения от Максима, встревоженные вопросы от друзей и знакомых: жив ли я, не лишился ли глаза, буду ли я в этом случае покупать стеклянный глаз или сейчас появились протезы из более современных материалов, уже никак не отличающиеся от настоящих и зрачок которых даже способен двигаться синхронно с настоящим зрачком, или ограничусь глазной повязкой. Но нет, сообщение было всего одно — от того самого человека с усами, моего преданного поклонника, и я вспомнил его красный зуб, его странную автоматизированную походку, а потом и его собаку, какавшую на одну из могил.

Мой поклонник в значительной степени повторял то, что сказал мне лично. Упомянул про мой неповторимый стиль и про интонацию. Это было очень приятным, потому что я глубоко убежден: в литературе ценна только она — интонация, в сущности и ответственная за особый художественный мир, который и влюбляет нас в писателя. Мой поклонник особо отметил изящество создаваемых мной образов, образов, которыми, к слову, читаемый вами текст насыщен или даже перенасыщен, и если уж отсутствие вкуса или полная глухота к слову мешает их уловить, предлагаю просто принять это утверждение на веру.

Он написал, что и сам сочиняет стихи, навеянные моими стихами, после чего с осторожностью уточнил, не мог бы я как-нибудь взглянуть на его творения у него дома, он жил на Васильевском острове, с женой, с детьми и да, еще и собакой, и все они (без исключения) были без ума от моих стихов, рассказов и даже твитов. А еще он поступил в киношколу и планировал снять короткометражку по одному из моих рассказов, и так далее и тому подобное, в общем, он вывалил на меня целую массу слов, которые не предполагали никакого другого ответа кроме: спасибо, спасибо большое вам, действительно, пока не знаю когда, но обязательно, встречу можно устроить, я сам вам напишу, когда, как говорится, будет просвет, всего хорошего и спокойной ночи. Написав это, я захлопнул с неизвестно откуда возникшей агрессией крышку ноутбука и упал на подушку, чтобы уснуть и проспать спокойно уже до середины дня.

На следующий день, пытаясь расклеить перед зеркалом глаз, я уже не сомневался, что через несколько дней куплю билет в Москву и уже больше никогда, даже на выходные, не приеду в город Санкт-Петербург, возненавидевший меня по необъяснимой причине. Еще недавно я думал, что этот переезд не дал мне ничего, ни плохого и ни хорошего, просто я убедился в том, что, в принципе, понимал и так — можно переменить город, гражданство и даже цвет кожи, но душу не переменить. Это было известно мне со времен прочтения сказок «Тысячи и одной ночи» — но вот я убедился в этом на собственном опыте. Здесь была та же жизнь, что и в Москве, только чуть менее удобная в бытовых вопросах.

Теперь же я понял, что влияние Петербурга губительно. Он ускорял разрушительные процессы в моей психике, заставлял терять веру в близких людей, нагнетал мою нервозность, ничего не давая взамен. Уже несколько раз я выходил из дома полный сил, но слабый очаг беспокойства, который я даже не замечал, раздуваемый этим огромным небом, отраженный от гранитных камней и стен, разгорался в груди так сильно, что мне приходилось возвращаться домой, опустошенным, измученным.

Ну а что ты хотел от этого переезда, малыш? — как бы обратился ко мне город, шевеля, вместо губ, кусками обоев, разорванными неутомимым прожигателем жизни Марселем, — что ты хотел? Ты хотел особенной атмосферы, близких по духу людей, любовных переживаний, тихого кабинета, где ты мог бы спокойно работать над новыми текстами и над сценарием. Я дал тебе это все и даже еще больше. Так что проблему, скорее всего, ты ищешь совсем не там.

Тебе известно лучше меня, Петербург, что все твои дары — с отравой. Вместо любовных переживаний — вялотекущая тоска по Рите, какое-то эпизодическое пьяное скотство в неосвещенной берлоге. Вместо друзей — нарциссы и психопаты, бросающие в меня ножами. Ты поселил меня на улице Комсомола, а это не улица, а какой-то загробный мир атеиста. Пыльный, пустой и бессмысленный, в котором один только ветер гоняет паленую шерсть и грызет ледяными зубами шею и щиколотки.

Если просто, забавы ради, еще немного продолжить этот вымышленный диалог с городом Санкт-Петербургом как с живым человеком, то он мог бы ответить, что отрава эта во мне, одновременно не повзрослевшем и состарившемся раньше времени жалком нытике. Просто есть люди, которые умеют устроить жизнь по своему удобству, а есть вот такие, типа тебя, не буду сейчас даже пытаться подыскивать определений, потому что вижу, ты и так на пределе. Еще, чего доброго, расплачешься на виду у Кости, с которым столкнешься прямо сейчас в дверях ванной.

И действительно, повернувшись, я столкнулся с Костей, который был в таком разладе с реальностью, что даже и не заметил ничего особенного у меня на лице. Хотя, наверное, глаза — это первое, что бросается. Это не какой-нибудь новый цвет ногтей и даже не новая стрижка, глаза — это глаза, как говорится. Так вот, он и глазом своим не моргнул, только таращился в зеркало так, как будто там только что было его отражение и вдруг исчезло без следа в мгновение ока.

С трудом разминувшись с Костей в двери, я подумал о том, что у меня не получится съехать в ближайшее время. За комнату было заплачено на месяц вперед, к тому же Костя вряд ли быстро найдет соседа в такую жуткую, похожую на сгнивший зубной протез квартиру, да еще и в этом районе. Жильца сюда не найдет даже самый одаренный риелтор в городе, во всяком случае без доли везения. Но дело было не только и даже не столько в этом — желание выглядеть лучше, чем на самом деле, побудило выдвинуть эту причину на первый план.

Сильнее подействовало воображаемое зрелище самодовольных лиц моих друзей-москвичей, пророчивших мне именно такое, скорое и позорное, возвращение. Даже сроки были точно определены — в пределах двух месяцев. Если я вернусь, морального права ни на какой повторный отъезд у меня уже не будет.