Антон Секисов - Бог тревоги

А кроме того, за завтраком позвонил Максим. Смущенным и даже слегка потерянным тоном он спросил у меня: «Что делаешь?» — на что получил ответ: «Осциллирую». Принеся сдержанные, но явно искренние извинения и приняв такие же извинения в ответ, он рассказал, что случилось с ним после нашего расставания.

Максим еще долго носился по проспектам и улицам, воя от боли и читая прохожим стихи. На одной из оживленных улиц Сенной его затолкали в машину без номеров, долго били и требовали разблокировать телефон. После чего оставили на обочине, где он снова к кому-то пристал, сцепился, разбил лоб о гранитную облицовку, поскользнувшись в собственной крови. Очнулся в приемном покое больницы, сбежал и выложил в инстаграм свое селфи, на котором был не мой друг, но классический бес с икон, подгоняющий в топку грешников.

В общем, материалом Максим запасся на пару-тройку стихотворений вперед, но звонил он мне не для этого. Он звонил, чтобы объявить: среди его многочисленных поклонников и поклонниц есть не только учащиеся старших классов общеобразовательных школ, но и, например, дипломированные врачи — и хотя по недоразумению среди них нет врача-офтальмолога, но зато есть стоматологиня, которая совершенно бесплатно сделает мне коронку и вылечит все остальные зубы.

Вот все и вернулось на круги своя — Максим, в разные времена находивший мне спальное место, деньги и самые разные развлечения, поднял с земли и отряхнул от пыли и грязи знамя петербургского проводника и покровителя, и, может быть, у нас получится вымарать эту сцену из нашей общей памяти.

Я решил остаться еще на месяц — вылечить зубы, дождаться истечения срока аренды и, по возможности, найти вместо себя соседа. После чего я мог с чистой душой отправляться домой, хотя опозоренным, но все же не до конца.

Стоматолог Лида оказалась женщиной с необъятно широким ртом, изогнутым в застывшей, но все же приятной улыбке. Если бы ее круглое маслянистое лицо рекламировало блинную или заведение с пирогами, я бы зашел и в такую блинную, и в такое заведение с пирогами, хотя как к блинам, так и к пирогам был одинаково равнодушен.

Она усадила меня в кресло, заставив надеть защитные очки с желтыми нечистыми стеклами, которые, наверное, нужны были не для процедуры, а чтобы прикрыть мой левый глаз, по-прежнему склеенный гноем. В этих мутных очках я сразу же погрузился в состояние полусна — если носить такие очки все время, во всяком случае в зимний сезон, это поможет гораздо лучше всех ламп справиться с натиском города Петербурга.

Лида долго глядела в мой рот, оттягивая то одну щеку, то другую. Сложив инструменты, она села напротив и принялась за длинную лекцию о гигиене ротовой полости. Она начала с азов. С зарождения самого понятия гигиены полости рта, еще в Древнем Египте, и вплоть до отдельно взятого случая моей ротовой полости. Выяснилось, что у меня рот старика. Если б нужно было найти аналогию моей ротовой полости в мире недвижимости, то мой рот был бы нашей квартирой на улице Комсомола. Приступать к лечению нужно было немедленно — и при всей любви к поэтическому наследию Максима, а любовь эта сильна, оно не выйдет абсолютно бесплатным, уж слишком серьезен масштаб проблемы.

Позволив себе это предуведомление, Лида заткнула мою гниющую яму временной коронкой и, сделав укол анестезии, принялась сверлить один из многих зубов, пораженных кариесом. Впервые во время лечения стоматолог прижимался ко мне грудью, а грудь у нее была очень твердой и теплой, как грудь статуи, будто нагретой сотней рук китайских туристов. Сотрудница Эрмитажа рассказывала мне, что китайские туристы панически боятся отбиться от группы, поэтому не идут в туалет и мочатся в пластиковые пакеты, которые потом перевязывают и скидывают даже не в урны, а где придется.

Вдруг я закричал от боли.

— Вам неприятно? Это так странно, — сказала она, отстраняясь.

Она повторила укол. Хотя половина лица онемела, боль была такой же навязчивой и тупой. Как я ни старался вести себя мужественно, снова и снова, помимо воли, из меня вырывался тихий жалобный стон, и Лида еще сильней прижалась ко мне, как будто пытаясь компенсировать лаской и теплотой неумение сделать анестезию.

Когда-то я был на руинах лечебницы бога медицины Асклепия. В древние времена лечение там было устроено очень просто. Больной пил успокоительный чай и засыпал на циновке. Во сне ему являлся Асклепий и говорил: «Теперь ты здоров, мой друг. Не забудь оставить несколько драхм в том горшке при входе». И человек просыпался здоровым. Этот метод был поставлен на поток, так что сомневаться в его эффективности просто глупо. Поневоле усомнишься вслед за Михаилом Енотовым, так ли хорош прогресс, если врач до сих пор не может вылечить крохотный кариес так, чтобы я не стонал от боли.

Существует расхожий стереотип: если вам упорно не удается встретить какого-нибудь знакомого, следует выйти на Невский проспект, и эта встреча там и произойдет, даже если этот знакомый живет в другом городе или стране. Это правило работает не только с приятными встречами, но и с любыми другими, и чаще всего — со встречами, которые ничего ни хорошего, ни плохого вам не несут, и все-таки лучше было бы их избегнуть. И вот я, вступивший на Невский проспект только за тем, чтобы его пересечь и сразу проникнуть в метро, послужил очередным тому подтверждением.

Я увидел свою преподавательницу литературы Ирину Константиновну еще издалека — эта миниатюрная женщина с аккуратным пучком серо-седых волос и крокодиловой сумочкой двигалась среди толпы, как зависший в воздухе стул для высокородных особ, которыми так щедро обставлены все дворцы и музейные комплексы Петербурга.

Я сразу понял, что нужно бежать. Мало того, что анестезия еще не прошла и я вряд ли бы справился даже с коротким приветствием так, чтобы не произвести впечатление запойного алкоголика, недавно пережившего очередной инсульт; так еще у меня оторвался карман куртки (слишком уж торопился сбежать от садистки-стоматологини), рюкзак был в кошачьей шерсти, а уж о левом глазе, склеенном гноем, не стоило даже упоминать. Но я продолжал стоять, с туповатой ухмылкой дожидаясь, пока она меня заметит.

И вот встреча произошла, произошло узнавание, и вместо того, чтобы отделаться самой короткой репликой, я, кромсая язык и губы бесчувственными челюстями, принялся говорить ей про метамодерн и кружок, который образовался у Лехи Никонова. Ирина Константиновна стояла боком ко мне. Из-за одного закрытого глаза я все время терял ее из виду и поэтому в какой-то момент, попробовав разлепить веки рукой, махнул по крокодиловой сумочке. Она едва не вылетела из рук, Ирина Константиновна сделала шаг назад, кого-то задела, этот кто-то обматерил ее, и все это время я не замолкал ни на одну секунду.