Антон Секисов - Реконструкция

Один слабый смешок, который хуже, чем если бы смешков не было вовсе, шелест утешительных аплодисментов, под который я по традиции ухожу. Комик Слава Коваль сунул мне пластиковый стакан с тёплым пивом. Машинально допил его. Я дрожал и смотрел, как на сцену легко выплывает Слава, король «Стендап-клуба № 21». Зал заревел. Он ничего ещё не сказал, а они уже хохотали. Вежливый и туповатый зал, который послушно терпел меня, чтобы вознаградить себя Славой. Феликс едва ли просил Славу добавить в свои шутки актуальности. Слава вряд ли подозревает о том, кто такой Ким Чен Ын.

Казалось, что я вижу Славу насквозь, — хотя мои глаза, точнее, мой злой и больной левый глаз редко когда проникал глубже телесных, самых поверхностных недостатков. Их зато он жадно искал и быстро находил. Вот и тогда, глядя на Славу, я в первую очередь видел россыпь мелких уродливых точек на щеках, след какой-то кожной болезни, как будто его прикладывали лицом на раскалённую спину ежа. И шрам от ножа на шее, глубокий и длинный грязно-коричневый шрам. Но фанаты не видели ничего дальше его улыбки, которая на самом деле была ненормально широкой, жуткой, она болталась на нём, как бусы из черепков на людоеде.

Я не понимал, почему его шутки, плоские, грубые и чаще всего оскорбительные, заставляли зал грохотать. Наверно, дело в удаче. Слава был весёлый удачливый сверхчеловек. Он был удачлив настолько, что мог выживать на ставках — футбол, кёрлинг, лошади. Он не разбирался ни в чём, но ставил на всё и чаще всего выигрывал. Он надевал безвкусные вещи, и они сидели на нём отлично. Он говорил со сцены мужчинам: «Я трахаю ваших женщин и матерей, пока вы спите и, если хватает времени, провожу хуем вам по губам», и вместо того, чтобы лезть на сцену, мужчины радовались.

Через пять минут Слава уже спускался вниз, и я как будто услышал влажное чмоканье зала, из которого он только что ловко выскользнул.

Следующей выступала Ольга. Крупная и высокая, с пышными растрёпанными волосами, она была похожа на молодую ведьму. Кажется, только я замечал, что она неопрятна, что у неё желтоватые крупные зубы, желтоватые белки глаз, и лифчик на ней желтоватый, почти всегда один и тот же. Она нервно и безостановочно почти ежесекундно шутила, просто не давала ни на мгновение вздохнуть. Всегда что-то новое и при этом всегда одно и то же — натужные шутки про сволочей-мужиков со скоростью сорок в минуту, сложный замес самоуничижения с нарциссизмом. Она просто вытряхивала в зал свою бельевую корзину. Иногда из неё выпадало что-то совсем склизкое, гадкое. Но я всё равно о ней фантазировал. Пойти с Ольгой в постель было бы равносильно подвигу — обо всех подробностях она сообщит на сцене уже на следующий день. Что бы ни произошло, она повернёт это так, что все будут считать меня ничтожеством. Но иногда одиночество меня так охватывало, что даже публичный позор не страшил.

Пока Ольга шутила свои нервные злобные анекдоты, Слава рассказал мне, как вчера выиграл пять тысяч рублей на скачках. Потом напился в чебуречной на Сухаревской и развязал драку. Потом поехал в Новогиреево трахать свою поклонницу. Ему было неприятно, что вчера у него не нашлось поклонницы, которую можно было трахнуть в пределах Садового кольца, и пришлось ехать в Новогиреево, а её дом был даже не возле метро, в общем, он рассказывал это так, что даже мужчина, которому за всю жизнь не удалось затащить в постель ни одну женщину, ему посочувствовал бы.

— Как бабушка, не болеет? — вдруг спросил Слава. Он изобразил самую искреннюю заинтересованность на лице, жаль, что она не продержалась там и секунды.

Слава взял несколько уроков сценического мастерства у бабушки, когда она ещё преподавала в институте культуры. Конечно, он так очаровал бабушку, что та отказалась от денег.

Я что-то ответил и попытался рассказать Славе, что вчера видел странный след на земле, но Слава только улыбался и даже не делал вид, что слушает.

Он отправился к Феликсу в бар. Феликс сидел, как всегда, в джинсовой рубашке, усатый и долговязый, на самом высоком стуле, возвышаясь над всеми на три головы. Уже крепко накуренный, окружённый пустыми стаканами из-под пива, на которых ещё были остатки пены, он перекладывал из одной коробки в другую бумажные рубли. В третьей коробке у него были рисовые роллы. Время от времени он путал коробки и пытался отправить деньги в рот. Когда Слава приблизился, глаза Феликса засияли, как, наверно, сияли глаза стахановцев, когда Сталин вешал им орден на впалую грудь.

Оставшись один, я стал поглядывать в зал. Как обычно, из темноты выступало всё неприглядное — чьи-то как будто подтаявшие глаза, пёсья тоненькая улыбка, золотой зуб посреди чёрного полыхающего лица, пухлые белые руки, колбасами разложенные на столе. И рты, рты, рты, развороченные от смеха, добытого ольгиным чёрным колдовством, лишней расстёгнутой на груди пуговицей.

В Англии, где ценят хороший юмор, у меня было бы своё шоу, но в России нет подходящей аудитории.

Закончив жалеть себя, ушёл через чёрный ход. На завтра было запланировано ещё одно выступление.

Лёг спать и увидел сон следующего содержания.

Вместе с другими стендап-комиками из «Клуба 21» я оказался в подвале или бункере. В нём много входов и выходов — это подвал-лабиринт. Мы убегаем от монстра. Слышен скрежет когтей, исходящий как будто отовсюду. А спрятаться некуда. Я не выдерживаю такого давления. Достаю кухонный нож и, схватив за волосы, режу горло стендan-юмористке Ольге. Льётся кровь. Ольга кричит от боли. «Ты зачем это делаешь?», — интересуется самый молодой комик из нашей компании, Гриша девятнадцати лет. Отвечаю ему: мне показалось, что она в сговоре с этой тварью.

Проснувшись, подумал о том, что из этого можно сделать хороший скетч, но люди терпеть не могут, когда им пересказывают сны. Единственный шанс захватить внимание — просто не говорить, что это сон.

Сложил листок с наброском в жестяную баночку. Раз в неделю в ней сжигалось всё, что накопилось за это время.

Пошёл на кухню, где принялся приготовлять чай с настойкой. Эту настойку, в которой было около тридцати градусов, мне поставляла бабушка в трёхлитровых банках с оборванными этикетками, напоминавшими засохший помёт птиц. Каждое утро я пил чёрный чай с небольшим добавлением этой настойки. Настойка имела успокоительный эффект, регулировала давление, с давлением у меня нелады, так что лучше выпить её прямо с утра натощак, для профилактики.

Как однажды выяснилось, бабушка добавляла мне немного настойки в чай почти с младенчества. Я был слишком громким и нервным на бабушкин вкус — она подливала и мне, и себе, и так мы могли выносить друг друга. Доза с каждым разом слегка увеличивалась, но до того, как мать с отцом об этом узнали, план не давал сбоев. Бабушка говорила, что она излечила меня этой настойкой от гайморита, от аденоидов, холицистита и многих других болезней. Мать же была убеждена, что это из-за раннего пьянства я вырос таким немощным.