Антон Секисов - Реконструкция

— Действительно, конец октября, Хэллоуин, — сказал я. Мы постояли ещё немного, наблюдая, как сменяются персонажи на тропе здоровья.

Незаметно наступил вечер. Листья всё падали, бесконечные осенние листья, и все почему-то пятнистые, леопардовые. Мы с Феликсом неторопливо брели к метро.

— Вот это денёк, — сказал Феликс, держа меня под руку. — Я как будто посмотрел на мир твоими глазами, старик. И смешно, и страшно.

Феликс достал бутылку из моего рюкзака и сделал глоток из горла. Парк был полностью погружён во тьму. В этой темноте на скамейке кто-то ворчал и шевелился. Медленно вился из урны дым. Голые ветви деревьев переплетались друг с другом, будто скрещивая клинки.

— Не то чтобы я поверил в заговор сатанистов и всё прочее, — добавил он. — Но хотя бы ясно, откуда оно берётся. Это просто твоя жизнь, твоё кино. У меня вот очень скучный артхаус про барыгу, которому не везёт. А у тебя экранизация циркового спектакля.

Обогнав меня, Феликс посмотрел мне в лицо. Глаза его были пьяноватыми и строгими.

— Но ты не должен играть в это по-серьёзке. А то быстро отъедешь!

— Что значит по-серьёзке?

— Не зацикливайся на этом на всём. Давай водки попьём.

Я не хотел, но один глоток сделал. Это было невыносимо. Как будто пил подожжённый бензин. Сплюнул на землю.

— Всё дело в Майе, — продолжил Феликс. — Помнишь, «её руки — цепи, её... что-то там — клетка». Откуда это?

— Не помню.

— В общем, ты просто выбрал не ту. Тебе нужна девушка поспокойнее. Без этой античной драмы на ровном месте. Ты не готов, ты такой впечатлительный, извини меня, дорогой, но ты просто трус. Не для тебя такое напряжение.

Я глядел не отрываясь на беспокойное и заботливое, как у моей бабушки, лицо Феликса. Наверно, если б Майя меня так быстро не бросила, через месяц мне бы уже всё наскучило — и её трагические глаза, и её идиотические поступки. Жаль, что теперь это уже никак не проверишь. Но я же люблю то, что нельзя. Я и стендапом занимаюсь поэтому — это же не моё. Я боюсь сцены, я не смешной, я всё это ненавижу! Уже давно надо было уйти, не терять так нелепо время. Это Феликс во всём виноват. Он слишком мягкий, не может сказать напрямик. И вот мы уже годами друг друга напрасно мучаем.

Наконец выбрались из парка на свет. Жёлтые и белые фонари раздражали назойливым точечным светом.

— Может, отполируем пивком?

— Пивком? — Я не любил пива. Но домой возвращаться ещё не хотелось — дома и возле него меня могло ждать всё что угодно, мир уже давно распадался, как сшитый после страшной аварии труп. Я уже привык к этому состоянию, но всё же хотелось ещё хоть немного побыть в положении из старого мира — простая прогулка с приятелем Феликсом. Вдруг он наклонился ко мне. Наши лица оказались друг напротив друга, и его губы чуть приоткрылись.

— Да, пивком, — почти прошептал он. — Возьмём пива с сухариками.

— С сухариками?

— Да, — Феликс облизнулся, и стали видны его клыки, которые были заметно желтее остальных зубов. — Это очень вкусно.

— Мне пора, — я тронул Феликса за плечо и пошёл быстрым шагом к дому. Феликс хотел было меня догнать, но так устал от разговоров и водки, что просто сел на парапет и, лениво достав телефон, стал тыкать в экран в надежде, что сейчас само собой приедет такси и отвезёт его домой.

Я несколько дней сомневался, хотя прекрасно знал, что мне не избежать поездки и на завод «Фрезер», и на стадион с тем же названием, о котором упоминала вдова Илона. Я пытался перехитрить свой страх, убеждая себя, что совсем не обязательно проникать внутрь, — достаточно осмотреться, понять обстановку — и можно с чистой совестью ехать домой. Скорее всего, это ложный след. И на этом сразу же обрывал мысли, не давая включиться логике. В конце концов мне удалось набраться смелости для поездки.

Несмотря на одинаковые названия, завод и стадион располагались далеко друг от друга и далеко от метро, так что я понадеялся, что меня опять подвезёт Абрамов. Конечно, дело тут было не только в одном удобстве. Мне требовался адекватный и бодрый человек рядом с собой, пока я спускаюсь на дно реконструкторского Аида. Но ещё сильнее было иррациональное, но настойчивое желание доказать Абрамову, что всё происходящее со мной — правда, что я не схожу с ума и не притворяюсь, — пусть и ценой здоровья или даже жизни.

Абрамов легко согласился — скорее из-за того, что ему явно нечем было занять день воскресенья. По пути мы заехали к нему на работу. Абрамов всю поездку до офиса обсуждал по телефону биоматериалы, ускоряющие разложение тела, лёгшего в неблагоприятную почву. Его интересовали только оптовые поставки. Я же не мог оторваться от клока волос на его шее — Абрамов был чуть ли не впервые неаккуратно пострижен и побрит.

Обстановка в фойе офиса немного переменилась. В глаза бросился макет в виде дорожного перекрёстка на столе у секретарши. Двухполосная пластиковая трасса, искусственная трава за бордюрами с парой елей, светофор, на котором застыл красный свет. По дорожке можно было покатать чёрный маленький катафалк марки «Мерседес» с прозрачными стёклами. За рулём был сухонький восковой водитель. Я повозил катафалк в разные стороны, двумя пальцами. Внутри что-то постукивало. Я открыл крошечные дверцы багажника — там почему-то оказался не гроб, а каталка с накрытым пластиковой простынёй трупиком. У каталки тоже были колёсики, и я вынул её и стал катать — на красный свет, туда и обратно.

— Верни на место! Там ещё не обсох клей! — крикнул Абрамов, с трудом волоча стремянку. Он почему-то нес её не перед собой, а волок на спине, как мешок картошки.

— А зачем стремянка?

— Для стройки. Завтра придётся ломиться в Калугу чуть свет.

— Ты опять что-то строишь?

— Второй похоронный дом! — сказал он с гордостью, но тут же слегка смутился. Мог бы сказать и раньше, я всё же не совсем посторонний ему человек.

Выехав наконец к «Фрезеру», мы встали в громадную пробку. Впервые за долгое время хотелось, чтобы Абрамов рассказал какую-нибудь историю. Но Абрамов всю дорогу молчал. Он бесконечно крутил ручку радио, пытаясь поймать несуществующую волну. Я знал, о чём он думает. Люди хоронятся как собаки сутулые, и это огромнейшая социальная проблема. Абрамову сложно в одиночку это преодолеть.

Иногда я думал, что мог бы работать в похоронном доме Абрамова. Я всегда стремился к тупой работе, которая позволит развязать мысли, пока копаю ямы или делаю ещё что-нибудь механическое. К тому же тишина и свежий воздух.

Я вспомнил загадочные слова Абрамова, сказанные ещё при нашем знакомстве: «Как попадают в наш бизнес? Просто однажды кто-то просит тебя понести гроб. И всё».

В районе было много мрачных и пыльных, похожих на заводские построек, но я ещё издалека опознал силуэт завода «Фрезер».