Антон Секисов - Песок и золото

Саша, моя будущая жена, исчезала то снова в кухне, то на балконе, непрестанно куря в компании пьяных тонконогих людей, которые, казалось, сейчас хрустнут и надломятся, как сухой камыш от ветра. Я жадно впивался в нее глазами, продолжал сидеть, подавшись вперед, не шевелясь, и ничего не мог с собой сделать.

Внезапно Саша подошла ко мне с пустой рюмкой в вытянутой руке. Ее глаза блестели нагло и яростно, и были как будто почти трезвы. Оказалось, сзади меня стояли бутылки с водкой Я стал возиться с одной из них, сорвал крышку, расплескал все по полу, забрызгав ее и себя, а в коридоре тем временем завязалась драка.

Редактор женского глянцевого каталога Виталий сказал: «Нет ничего пошлее писателей, которые пишут политические колонки». По-видимому, здесь был как раз такой писатель — он схватил Виталия с нервной решительностью за лацкан. Они стали шумно возиться, и в результате только порвали друг другу рубашки. Их разняли, и они послушно разошлись по углам, притихнув.

— Я заметила, что вы не едите суп. У вас плохое здоровье? — спросила Саша. Это была первая фраза, адресованная мне моей любовью. Сколько потом было других, нежных фраз, а все началось с этой.

Вдруг она села возле меня и привалилась к плечу, разбросав красивые ноги в чулках по полу. Я вспомнил те слова балетмейстера К. про судьбу, и еще это «где человек счастлив, там и есть его место». Это ведь точно сказано. Все-таки банальности очень крепко врезаются в голову, а глубокие вещи никак не ложатся в нее.

Саша была уже сильно пьяной. У нее был такой отрешенный вид, как будто она уже спит и видит во сне эту вечеринку. Она побледнела, но по-прежнему наполняла рюмку за рюмкой и пила, как гусар, без закуски.

— Вы хорошо знаете Простакова? — вдруг спросила она, заметив, что я смотрю на нее очень пристально.

— Да, мы работали вместе. Мы с ним друзья.

Она улыбалась, но я не мог понять ее улыбки.

Тем временем уставший от невнимания Простаков выбежал в центр комнаты и стал танцевать лезгинку. Взмахом руки он выбил у кого-то тарелку супа. Мясная клякса отпечаталась на ковре. Повинуясь законам хаоса, у журналиста Шелаева тоже упала из рук тарелка. В комнате невыносимо запахло мясным бульоном.

— Извините, что я потрогал вас, — сказал я. — Мы с вами стояли у входа в Большой театр, а вы свалились мне в руки. Я даже, кажется, случайно задел вашу грудь.

Она смотрела на меня удивленно.

— Какой Большой театр? Вы меня с кем-то спутали.

— Прощание с балериной. Вы хотели снимать сюжет.

— Какая-то глупость. Я не снимаю. Я актриса. Вы видели сериал «Оттепель»?

Наверное, на моем лице написалось такое смятение, что она рассмеялась и дотронулась до моего плеча, ласково потрепав его.

— Ладно, я же шучу. Но я тебя не помню.

Позже, когда Саша рассказывала друзьям о нашей первой встрече, она очень артистично гримасничала, изображая меня: выпучивала глаза, приоткрывала свой алый рот, зачем-то еще немного высовывала язык как у слабоумного — это был уже перебор, пожалуй. И еще она говорила: «он мне сразу понравился — такой растерянный и так смешно картавил». А я только и помнил это внезапное «ты», от которого перехватило дыхание.

Наступила та стадия вечеринки, когда все, кто не пил, уже ушли, а пившие впали в вялое полуживотное состояние. Растолкав всех, на топчане валялся Простаков, он лежал на боку и свободной рукой пытался схватить за край одежды кого-то из девушек. Похоже, это была Юля.

Саша, тем временем, опять перешла на «Вы». Так ведь нельзя, так не поступают.

— Сейчас очень хочется фруктового льда. У вас нет с собой?

Я обыскал карманы.

— Дайте тогда, наверное, сигарету. У вас такие тонкие пальцы.

В жизни она оказалась красивее и немного худее, чем на экране. Я люблю пухлых девушек, но даже ее излишняя худоба мне понравилась. Хотя как мне могло не понравится что-нибудь в ней, ведь я любил ее без памяти.

Пыхтя, задыхаясь своим крестьянским здоровьем, Простаков выбежал на балкон и закричал: «Суп! Еще есть суп! Никуда не уйдете без супа».

— Куда мы поедем дальше? — спросила Саша. — Сколько можно торчать здесь? Еще только час ночи.

Кажется, ее друзья свалили. Мы с ней на балконе были одни. Я позвонил другу Мите, у Мити в квартире была бесконечная пати, но сейчас он как назло не брал трубку. Простаков, на излете пьяного куража, достал черно-белую фотографию Маруси и поставил ее на стол, чтоб ужинавшие могли смотреть в грустные глаза Маруси, пока они ели.

Саша, зажав рот рукой, вбежала в уборную. В наступившей вдруг тишине, через струю воды, сильно бившую по дну ванной, было слышно, как Сашу тошнит. Ее рвало очень долго. Комната опустела совсем, пока она была в туалете.

Оставшись один, я снова вспомнил про балерину. Мне захотелось увидеть ее. Раскопав ноутбук Простакова среди пустых пивных банок и пепла, я включил балет «Лебединое озеро». Ролик все никак не хотел включаться. Наконец, я увидел ее на сцене. Балерина прыгала так высоко и так кружилась, что у меня даже заныли икры от ее невероятных прыжков. Она взмахивала рукой так, как будто лебедь махал крылом. У нее выходило даже убедительней, чем у лебедя.

Саша пришла на минутку в кухню, чтобы попить воды, и вернулась обратно. Я спросил, все ли в порядке. Вода остановилась, и после долгой паузы она сказала «Да», почти неслышно.

Выключив, наконец, видео, я открыл дверь. Саша лежала распластанная у унитаза. Юбка ее задралась. Трусы у Саши были кружевные, зеленые, из какого-то плотного материала. Я дал ей воды и стал держать ее волосы, пока ее снова рвало. Я чувствовал что-то вроде просветления — в глазах словно плыли пушистые облака. Волосы ее оказались тяжелыми, я все держал их и думал о том, как мы будем счастливы вместе. Она изгибала спину, страдая всем существом, она рычала.

Одев ее, я стащил Сашу вниз по подъезду. Движение наше было неудобным и долгим. Оливковое пальто сидело странно на ней, как будто я по ошибке взял чужое.

— Ты хороший, — сказала Саша, тщательно вытирая платком рот.

— Мне многие говорят.

По улице летели разорванные афиши цирка, и кто-то кричал: «мороженое, мороженое», — какой-то детский и одинокий голос. Черный от неопрятной жизни пьяница сидел на скамье среди осколков. Я знал, что навсегда запомню и цирк, и осколки, и этого пьяницу. И я в самом деле никогда не забуду их.

— Я не хочу никуда идти, — сказала Саша. Она остановилась, закашлялась и принялась блевать в клумбу. Я гладил ее по спине: «Ничего, ничего».

Мы сидели на лавочке полчаса или час, пока ей не полегчало. Уже был виден рассвет.

В такси она раз пять повторила свой адрес, но я отвез ее к себе. В моей квартире ужасно пахло. Странно, когда я приходил один, никогда не замечал запаха, а стоило прийти с кем-то, сразу же чувствовал. Сестра говорит, что моя квартира пахнет как старая мусорка, и я пропах ей и сам. Я мылся иной раз по два раза в день и часто стирал вещи, но это, наверное, не помогало.