Антон Секисов - Песок и золото

Пол был усыпан сором и книгами, ванна была забита нестиранными носками, мне было стыдно, ужасно стыдно, но я понимал, что слишком слаб, чтобы поддерживать чистоту. Зато на стене гостиной висела очень удачная репродукция Климта. Не обращая внимания ни на что, Саша опять пошла в туалет. Я разделся, посмотрел на себя в зеркало, и остался собой доволен.

— Почему ты раздет? — спросила она, с трудом укладываясь в одежде. Я лег рядом с ней и стал целовать в губы.

— Нет, нет, — шептала она, слабо сопротивляясь. Если б она была здорова, быть может, она бы сопротивлялась сильней, но для той, кто в самом деле этого не хотел, Саша сопротивлялась чересчур слабо. Возможно, она как раз и ждала продолжения, этих женщин черт разберет, но я перестал, в самом деле. Да и чего торопиться, когда впереди жизнь.

— Я люблю тебя, Саша.

— Мне плохо. Мне нужно воды. И почему ты голый? И почему я не узнаю своей квартиры? У меня нет таких ужасающих занавесок.

Уже было совсем светло: я обнял ее и стал засыпать, когда услышал, что она плачет. Она делала это очень тихо, удивительно даже, что меня разбудил ее плач. Я подумал, что она плачет из-за того, что воняет в квартире, и предложил открыть дверь балкона.

— Я не могу так жить, — шептала она. — Каждый день люди, люди, так много людей. «Звезды». Я звоню им, я говорю им, я слушаю их каждый день. Пью антидепрессанты, но они не помогают. Я всегда просыпаюсь в плохом настроении, понимаешь, всегда.

Мне было трудно ее понять. Моя жизнь состояла из тех же вещей, только я писал тексты, а не произносил их в камеру, но при этом я переживал один из лучших периодов в жизни. Мне платили достойно, и я все спускал. Мой принцип — никаких накоплений. Да и стресса особого не было, разве что поначалу. Известные люди, подумаешь. Чем они отличаются от других?

— Ты просто не на своем месте. Надо найти свое, — сказал я, пожав плечами, и снова вспомнил про балерину, все еще танцевавшую у меня в голове.

Саша изливала мне душу. Стала рассказывать про свою мать, которая равнодушна к ней. Мать была режиссером-документалистом, снимала фильмы про детей с различными отклонениями, и Саша подробно пересказала канву одного из фильмов. Потом она стала называть ее «старой дурой». Внутренний голос мне говорил: «Приглядись к этой Саше. Ненормальные отношения с матерью... Склонна к алкоголизму... Грудь не так уж и велика, как мне казалось вначале... Антидепрессанты — очень тревожный симптом...», но я понимал, что это самозащита, что я защищаюсь от настоящей любви, которая изменит мою жизнь бесповоротно. Нет, она идеальна: что слегка ненормальная, так это даже плюс. Женщины со здоровой психикой надоедают.

Проснувшись, она пыталась сбежать незаметно, но не сумела выбраться из квартиры. Было слышно, как она уронила вешалку на ногу и громко ругалась, как не совладала с краном с горячей водой — ругалась из ванной, в коридоре не смогла отыскать ключ, запутавшийся в вещах, побросанных на подзеркальнике. Через десять минут она обреченно вернулась в постель.

— У тебя что, не работает плита? — спросила она.

— Работает, но только одна конфорка.

— Ясно, — она повернулась попой ко мне.

— Хочешь кофе? — спросил я.

— Растворимого?

— Ага.

— Нет.

Она чуть-чуть повозилась и стала спать. С того дня мы больше не расставались.

Пришлось собирать вещи в спешке, и я многое забыл, а книги и вовсе пришлось оставить. Так или иначе, я до отказа забил спортивную сумку. Была малоснежная, но зверски сильная метель, которая за полминуты ходьбы по набережной сорвала шапку, задрала подол пальто и, развязав шарф, насыпала за воротник сухого снега. В Петербурге не было ни одного человека, у кого бы я мог остановиться хотя бы на ночь, и потому пришлось снять номер в мини-отеле. Он назывался «Ривердейл», совсем как район в Бронксе.

Найти его оказалось непросто — не было вывески, по телефону никто не отвечал, хорошо хоть можно было укрыться от непогоды в арке. Чувствуя, как снег превращается в липкую кашицу на спине, я без конца набирал номер телефона ресепшена. Поблизости была клиника для тяжелобольных, на фасаде которой висели рядом икона и орден Ленина. Спустя минут двадцать, когда в телефоне оставался один процент заряда, и казалось, мне суждено навсегда сгинуть в этом жестоком холодном городе, кто-то ответил: «Слушаю».

«Скорее! Код домофона, этаж, дверь!», — выкрикнул я в трубку, но сонный бесполый голос неторопливо разъяснил мне все, и даже повторил по моей просьбе отдельные данные. Я невнимательно слушал из-за того, что никак не мог понять, кто говорит, женщина или мужчина. Склонился к версии, что это мужчина, просто с очень высоким голосом.

Гостиница представляла собой обыкновенную коммуналку, которую отличал разве что столик регистратуры при входе. Коридор, объединенный с кухней, был просторным. Среди обмазанных серой краской стен стоял низкий стол с шахматами. Фигуры были расставлены так, как будто партия была в самом разгаре.

В качестве метрдотеля я ожидал увидеть заспанного и большого медлительного человека с нежным лицом и руками, но меня встретил скуластый худой парень с ежиком черных волос и спрятанной в грязный гипс кистью. Он был похож на новобранца американской армии. Под глазами у него было яркие голубые синяки. Вероятно, я смотрел на них слишком пристально, потому что он неохотно потянулся к полке под зеркалом и надел солнцезащитные очки с круглыми стеклами. Выглядели они очень смешно, но я так и не смог улыбнуться.

— Знаете что, — сказал он, решительно поправляя гипс движением, которым обычно закатывают рукава. Мне на мгновение показалось, что он собрался спустить меня с лестницы, но он неожиданно улыбнулся. — Вам очень повезло.

Голос его стал торжественным, и он выжидающе на меня посмотрел. Я тоже ждал, что будет дальше.

— Дело в том, что «Ривердейл» — это не просто гостиница, не просто место для сна, где люди, знаете ли, тупо лежат и ничем не интересуются, а, я бы это назвал, центр силы.

— Какой силы? — я поставил сумку на пол. В ее складках постепенно подтаивал снег. Сумка была скучная, синяя, матерчатая. Я стащил ее из квартиры бывшей девушки. Сумка эта лежала на антресоли все время, что я жил у нее, и, судя по всему, принадлежала парню, с которым она встречалась до меня.

— Силы, — повторил он с нажимом. — Петербург — это город одиноких людей. Никто ни с кем не общается, не веселится. Как будто всем приказали быть мрачными. А наш отель собирает людей. Конечно, чаще всего богемных — артистов, художников, журналистов. Но, думаю, и вам здесь будет комфортно. Кто-то живет по многу месяцев, кто-то останавливается на пару ночей, но мы все общаемся и получаем от жизни удовольствие... Просто жить — это не про «Ривердейл»! — возвестил он, артистично взмахнув свободной от гипса кистью.