Антон Секисов - Песок и золото

Саша отряхнулась, не посмотрев на меня и не сказав «спасибо». Все же «спасибо» она могла сказать. Хотя какое это имеет значение?

На проходной меня пропустили сразу, ее — нет, проблема с аккредитацией. Я хотел подождать ее, но меня затолкали в фойе, а из фойе затолкали в ложу. Пишущих журналистов заталкивали туда, а телевизионных оставляли в фойе, ловить известных людей, отходивших от гроба.

Зеркала были занавешены, и свет притушен — журналисты в спешке и темноте роняли друг друга и мебель.

Церемония не началась, а редактор уже слал смс: «Где материал, заждались». Он всегда очень нервничал, и раньше эта нервозность сразу передавалась и мне, но теперь это было в прошлом, я стал холодным профессионалом. Коротко написал ему, что материал будет.

Я быстро стал набирать текст, чтобы как можно раньше освободиться и потом стоять, дожидаться у выхода Сашу.

Белый закрытый гроб стоял на сцене. Балерина просила в завещании, чтоб гроб был закрыт. Я указал на это и, кроме того, описал, какие у гроба венки, какие на этих венках надписи (не на всех сумел разглядеть). Внизу медленно двигалась очередь — под звуки оркестра люди возлагали цветы; близкие и друзья сидели на простых деревянных стульях у сцены. На балконах журналисты лазили и скакали, и щелкали вспышками. Я описал все это, оставив за скобками журналистов. Минут через двадцать на сцену вышел министр культуры и сказал речь. Мой репортаж был почти готов. Только не получалось его закончить. Хорошей последней фразы не было. Ладно, можно и без нее.

Я прошел по всем этажам — Саши нет. Возможно, она так и не смогла попасть внутрь. Я вышел на улицу и сел на ступеньках у выхода. Передо мной был солнечный, почти безлюдный город. Нужно было что-нибудь сделать в нем. Я закурил.

Саши все не было. Осталась всего парочка журналистов, которым, похоже, было просто лень уезжать. Стало казаться, что я жду Сашу зря: теперь я знал, я был убежден, что она никуда от меня не денется. Попросту говоря, мы рождены друг для друга. Обдумав это, я с легким сердцем отправился пить к Простакову. Мы напились рома и легли спать, обнявшись, под песни певицы Сандры.

Прошло несколько дней. Я думал о Саше все чаще. Я посмотрел все репортажи с ней. Оказалось, их было не так много. Репортаж с прощания она так и не сняла, а я получил за свой премию. Конечно, я стал искать встречи с ней. Я пришел даже на день рождения ее канала, но в это время Саша была в командировке, а потом сразу ушла в отпуск. Я добавил ее в друзья в «Фейсбуке», но она не добавила меня в ответ. У меня был срыв, и я разбил о стену чашку с горячим чаем.

Но вот наступил май, выдавшийся теплее обычного, и я снова ехал пить к Простакову, который раз в месяц устраивал «Солянку» — главную журналистскую пьянку Москвы, на которой все ели мясной суп и обсуждали сплетни.

В вагоне с людей капал пот от жары, я закрыл глаза и представил, что у меня уже начался отпуск. Что я лег на израильский раскаленный пляж. Я сразу стал думать о красивых кудрявых еврейках, которые, в сравнении с москвичками, куда больше раскрепощены, но легко отогнал эту мысль от себя — теперь у меня есть Саша. Любовь моя только крепла. Уже прошло больше месяца, а я все еще чувствовал запах ее волос. Я как будто только что нюхал Сашу.

Простаков, как всегда в дни, когда ждал гостей, приготовил большой чан солянки на свином бульоне. Родители Простакова, жившие в Курской области, регулярно отправляли ему куски животных. Лимита Простаков жил в самом центре, во Втором Колобовском переулке, и запах сваренной молодой свиньи валил из окна дома с обсыпавшейся лепниной. Возможно, Блок жил в этом доме, или Ходасевич, или Андрей Белый, а теперь Простаков варил там свою свинью. Гостей он встречал в спортивных штанах и рваной футболке с Егором Летовым. Мы обнялись, и он похлопал меня по плечу. Маленькие очки забавно смотрелись на его большой голове, и, когда он улыбался, слегка подпрыгивали.

Я не ел мяса, Простаков знал это, потому приготовил для меня салат с тофу. Все остальные гости, уже набившиеся в кухню, с энтузиазмом хлебали суп. Свинью, из которой он был сделан, звали Марусей.

Я пошел на шум голосов со странно веселым чувством. Я уже точно знал, что сейчас войду и встречу на кухне Сашу. Ее не может не оказаться там.

Я зашел на кухню и увидел Юлю — однокурсницу с тяжелым боксерским лицом, которая, сутулясь, громко пила пунш из трубочки. Я вздрогнул, увидев ее. Саши нигде не было.

Сигаретный дым вился под потолком, пепел с шипением падал в банку. На стене был пожелтевший эротический календарь 1990-х годов и Лев Троцкий в образе Робокопа. Простаков хмуро поглядывал на ноутбук, стоявший на холодильнике. Двое студентов копались в нем, ставя свою музыку. Простаков терпеть не мог, когда кто-то вместо него становился ди-джеем.

Вздохнув, я принялся есть салат из миски, и тут Саша влетела в комнату со счастливым криком: «Пришла!? Пришла!?». Песочные волосы летели в стороны, и цветочный запах летел от них. Я уронил ложку. Я улыбался как идиот, с тофу, приставшим к носу. Саша, бросившись сразу ко мне, остановилась и опустила руки.

Она ждала кого-то другого, свою подругу, но увидела мое бледное незнакомое лицо, да еще и с гримасой радости. Она растерянно улыбнулась. Нас должны были представить друг другу, но никто нас не представлял. Держалась пауза. Простаков отвоевал у студентов ноутбук с музыкой и теперь победоносно сосал длинный апельсиновый леденец, говоря всем видом: «посмотрите, какой большой леденец я сосу!». Саша растерянно улыбнулась мне, а я, наверно, сотворил с лицом что-то совсем ужасное. Кто-то позвал ее из коридора, и она поспешно вышла.

Нужно было немного осмелеть. Я выпил подряд две рюмки водки, но стал только еще трезвее.

Оказалось, на кухне в этот раз был только филиал вечеринки, а сама она проходила в большой комнате с высоким и мрачным потолком, который на глазах осыпался. Суп из Маруси был почти съеден, ее жир блестел на губах гостей.

Саша куда-то исчезла. Я почти никого не знал из тех, кто был в гостиной. Вдобавок от меня теперь не отцеплялась Юля, все так же цедившая пунш, пока в стакане не начинало булькать и хрипеть, тогда она пропадала на три минуты, положив сумку на пуф, чтобы никто ненароком не сел между нами, и возвращалась, и продолжала пить, и что-то безостановочно спрашивала, хотя я отвечал ей невпопад и вяло.

С нами рядом сидел журналист Шелаев, легко устроивший маленькое худое тельце на край пуфа. Шелаев, сумевший недавно талантливо нагрубить отставному министру транспорта на пресс-конференции, теперь сидел, преисполненный тихой радости. Его гладкая лысая голова была в мелких порезах от бритвы. Мало кто замечал его. Никто не замечал никого. В углу целовались друг с другом двое моих приятелей.