Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– А где Нóга? Она здесь, с вами?

Хони рассмеялся.

– Здесь-то здесь. Да не тут. Она снаружи.

– В оркестре? – лицо Ури просветлело. – Она нашла себе работу в Израиле?

– Еще нет, – сказал Хони. – Точнее сказать, не совсем.

Произнося это, выглядел он чуть-чуть глуповато. И он поведал своему бывшему родственнику всю историю, связанную с массовкой.

Тем временем дверь туалета открылась и закрылась, и женщина, напоминавшая матери о ее дочери, возникла, остановилась и, улыбаясь, дотронулась до Ури, который после некоторого колебания смущенно представил ее как свою жену, как если бы сам он был здесь среди людей, совсем ему чужих.

Репродуктор возвестил о начале второго акта, и Ури резко оборвал разговор, прежде чем Хони смог представиться второй его жене или хотя бы пожать ей руку.

Публика, уставшая от затянувшегося ожидания, поспешила на свои места, но мать его все еще не появлялась, и он испугался, что она, растерявшись, не сумеет отыскать своего кресла в первых рядах партера, тем более что и сам он не был до конца уверен, где оно расположено. Репродуктор воззвал к публике в последний раз, и непрерывный вихрь звуков, издаваемых инструментами, наполнил воздух, в то время как Хони метался от туалета к туалету, тихонько, подобно маленькому заблудившемуся малышу, повторяя: «Мама, мама… где ты… что случилось?», легко постукивая по дверце очередного туалета. В конце концов она появилась; лицо ее было вымыто и искусно припудрено, волосы уложены по-новому и выглядела она на десять лет моложе. Объяснилось все просто – в ее кабинке оказалось зеркало, которое подвигло посетительницу сначала освежиться прохладной водой, затем (что естественно) напудриться и заодно уж разобраться с немного пострадавшей прической, с которой, как показалось матери, ей было более к лицу предстать перед новой Кармен.

На пути к своим местам Хони рассказал ей о жене Ури, изумившись последовавшей реакции матери, не без ехидства заметившей:

– Не вижу ничего странного в том, что он нашел себе женщину, похожую на возлюбленную, которую он бросил. Но о чем вы с ним толковали? И что ты ему сообщил?

– Ничего особенного. Мы разговаривали пару минут, не больше – в основном о нашем эксперименте – я имею в виду о твоем…

– С чего ты решил, что должен что-то ему рассказывать? Его это не касается. Нисколько.

– Просто так. Безо всякой причины.

– Не ври. Ничто не происходит без причины.

– А здесь произошло.

– Надеюсь, ты не сказал ему, что Нóга будет на сцене?

– Сказал… не сказал… – Хони явно был рассержен. – Я что, должен сейчас помнить о каждом сказанном слове? Я ведь сказал тебе – это был короткий разговор – несколько фраз, а потом Ури оборвал его. Слава Богу, они разошлись девять лет тому назад… И кого это все теперь должно волновать.

Известие о том, что бывшая его жена вскоре появится на сцене, почему-то сильно подействовало на Ури, но он постарался ничем не выдать своих чувств, связанных с подобной новостью, сидя рядом с теперешней своей спутницей жизни. Тем не менее, хотя места их находились в самой середине ряда и почти вплотную к сцене, он все время озирался в поисках бинокля.

– Зачем тебе нужен бинокль? – спросила удивленная жена. – Мы ведь сидим совсем недалеко от сцены.

– Так-то оно так, – отвечал он ей, – но все-таки весь первый акт я пытался разглядеть, кто же на самом деле Кармен, а в конце концов узнал, что во втором акте в этой роли будет кто-то другой. Не знаю, как тебе, а мне хотелось бы эту замену разглядеть.

И он попросил сидевшего рядом с ним мужчину, не может ли тот на мгновение передать ему театральный бинокль, и, как только раздались первые звуки, он быстро поднес его к глазам, не опуская до тех пор, пока сосед не попросил его собственность вернуть.

Ури так и не удостоверился, что сумел определить, кто из этой пестрой толпы Нóга. В какую-то минуту ему показалось, что он узнал ее среди контрабандисток, передвигавшихся меж холмами, одетых, как одеваются в дорогу – так, чтобы удобно было тащить на спине мешки с краденым товаром. После того как ему пришлось вернуть бинокль, он начал всматриваться в других женщин. Делал он это так необъяснимо пристально, что обозленная жена не смогла сдержать своего раздражения и, поджав губы, процедила:

– Что с тобой? У тебя проблемы? На что ты все время пялишься?

– Хочу получше разобраться в том, что происходит.

– Я не об этом. О чем, между прочим, ее брат говорил с тобой?

– Ни о чем. Их мать собирается перебраться в специализированный пансион для пожилых одиночек. Только и всего.

Их перешептывание явно смазывало стройность звучания хора, и недовольные реплики соседей последовали со всех сторон.

Поскольку они жили в Иерусалиме, в квартале Маале-А думим, неподалеку от Восточного Иерусалима, а дети их в этот час давно уже спали под попечением соседей, домой они добрались в полночь, потратив на дорогу немногим более часа. Жена его, заметив мрачное настроение мужа, снова и снова пыталась понять смысл того, что он сказал ей во время перерыва, но Ури вообще отказался продолжать разговор.

Утром, после недолгих часов беспокойного сна, он поднял детей и отправил их в школу, после чего продолжил путь по направлению к своей работе в Министерстве окружающей среды, расположенном в Иерусалиме, где он рассказал двум своим секретаршам об опере в пустыне, включая эпизод о том, как песчинки помешали прозвучать голосу известнейшей оперной певицы, из-за чего партию ее пришлось передать какой-то местной Кармен. В полдень он оказался в одном из других департаментов, пытаясь найти чиновника, отвечающего за состояние окружающей среды в районе Масады. Предстоявшее этой ночью исполнение оперы было третьим и последним, а потому, прежде чем вся оперная банда – все эти продюсеры и режиссеры, уберутся в Тель-Авив, набив карманы выручкой, неплохо было бы убедиться, что Масада не превратится благодаря их заботам о просвещении народа в одну огромную мусорную свалку. Но за всем этим стояло одно – он не мог не думать о бывшей жене, которая через несколько часов вновь окажется на сцене среди артистов массовки, и так он добрался до склада запасного оборудования и разжился там прекрасным полевым биноклем. «Хватит ли мне сил перенести все это?» – спрашивал он сам себя, укорачивая время пребывания на работе, поспешая домой, чтобы оказаться там раньше детей, и стягивая рубашку в неясной надежде хоть ненадолго забыться сном.

Он проснулся около четырех и застал суетящуюся экономку и жену, слоняющуюся по дому с красными от недосыпа глазами и непрерывно зевающую по той же причине. В этом частично (а может быть, и целиком) была и его вина, и разве удивительно, что он принял это близко к сердцу? Волна заботливости накрыла его, и после ужина он убедил жену лечь пораньше, пообещав, что в следующем году исполнение «Кармен» у подножья Масады они встретят постояльцами самой фешенебельной из гостиниц Мертвого моря.