Дженни Хан - Меж двух огней

Они очень старались, но мне становилось только хуже. Я начала замыкаться в себе. Я больше не хотела проводить с ними время или куда-нибудь ездить на выходные. Мне были отвратительны их попытки исправить то, что исправить невозможно. Им. Мне было невыносимо видеть, как они страдают, и хотелось оградить их от переживаний. Я не хотела, чтобы им было больно.

Но самое плохое случилось, когда они однажды вечером вдвоем постучались ко мне в спальню. В школе Монтессори закончился семестр, и я принесла домой свой чертов дневник. У меня никогда не было плохих оценок.

Папа сел на кровать. Мама прислонилась к письменному столу.

– Может, тебе стоит поменять школу? – сказал папа.

– Ты могла бы ходить в школу здесь, в Мидлбери. Не нужно будет каждый день ездить на пароме. И ты сможешь начать все с нуля.

Я остервенело замотала головой.

– Я не хочу менять школу.

Мама смотрела на меня, старательно сохраняя на лице радостную улыбку.

– Или мы вообще можем переехать. Мы с папой всегда мечтали перебраться когда-нибудь в город. Представляешь, будем ходить по воскресеньям в музеи, устраивать в парке пикники…

Я повторила еще громче.

– Я не хочу менять школу!

Папа похлопал меня по ноге. У него в глазах стояли слезы.

– Мы только хотим, чтобы ты была счастлива. И все.

– А я хочу только одного – остаться в Монтессори, – сказала я. С Ривом.

Я рухнула в кровать и уставилась в потолок. Снова и снова я из всего и всех выбираю Рива. И всегда делаю неправильный выбор. Как будто моя жизнь – треснутая пластинка, и я, даже зная, в какой момент мелодия заест, все равно не могу перепрыгнуть через трещину.

Мы с Надей валяемся на диване и смотрим телевизор, а мама делает на компьютере заказы на День Благодарения. В этом году мы его отпразднуем довольно скромно. Из Нью-Йорка приедет папин брат с семьей, должна была еще приехать наша бабушка из Калифорнии, но она в последнюю минуту решила, что не хочет лететь на самолете, и этим очень сильно расстроила маму. Вместо этого она предложила приехать на следующий год к ней.

Пару раз мы приглашали на День Благодарения Ренни с мамой. В прошлом году всем было очень неловко. Мама Ренни все время пыталась флиртовать с папиным разведенным другом из госпиталя. Ренни потом меня спрашивала, может ли у них что-нибудь получиться, а я не знала, как ей сказать, что он встречается только с двадцатилетними эстонскими моделями. Интересно, что они с мамой будут делать в этом году?

– А можно вместо тушеного батата у нас будет пюре? – спрашивает Надя.

– Я люблю тушеный батат, – протестует мама.

– Со сливками, маслом и сахаром? – заныла Надя. – Ренни говорит, что там сплошной жир.

– Ты ешь тушеный батат всего один раз в году, – говорю я сестре. – Переживешь. К тому же мама его уже заказала.

– Я считаю, что нашей семье следует питаться правильно, – отвечает Надя, пожимая плечами.

Мама вздыхает.

– Я могу проверить, можно ли еще изменить заказ, – сдается она и начинает звонить поставщику продуктов.

– Спасибо, мамочка! – кричит Надя ей в ответ.

– Кстати, а как собирается провести День Благодарения Ренни? – небрежно спрашиваю я. – Надя тянется еще за одной подушкой. – Они обедают с приятелем миссис Хольц и его сыном. Она сказала, что этот Рик дружит с одним модным шеф-поваром, который им будет готовить.

Я закатываю глаза. Рик – владелец бутербродной, он живет прямо над ней в однокомнатной квартирке. Не могу себе представить, что он общается с модным шеф-поваром. По-моему, это полное вранье.

– А когда Ренни тебе это сказала?

– Она подбросила меня до дома, пока ты сидела в библиотеке, – отвечает Надя.

Мне совсем не нравится, что Ренни пытается переманить Надю на свою сторону. Она уже дважды звонила на наш домашний телефон, чтобы спросить сестру про фотографии для ежегодника и еще по какому-то поводу. Я ее знаю, она делает это, чтобы побольнее меня зацепить. Я тихонько пихаю Надю ногой.

– Не верь всему, что говорит Ренни. Иногда она просто сотрясает воздух.

– Вы, ребят, что, поссорились? – широко раскрыв глаза, спрашивает Надя.

– Нет, просто отдалились друг от друга.

– Что-то случилось? – продолжает выпытывать у меня Надя. – Почему отдалились?

– А что? – спрашиваю я ее, вспоминая нашу ссору на кладбище. – Ренни что-то рассказывала? – Она бы не посмела.

Надя, секунду помолчав, качает головой.

– Надя!

– Она ничего не говорила, – не сдается сестра. – Просто я заметила, что вы общаетесь не так, как раньше.

– Ничего особенного не произошло. Просто мы с ней разные люди, вот и все.

Надя это проглотила.

– Да, мне тоже так кажется. Ренни… она такая яркая. Она все превращает в праздник. Даже не знаю, как это тебе получше объяснить.

Я хмурюсь.

– Если Ренни яркая, то какой кажусь тебе я?

– Ты тоже забавная. Но в своем роде, – поспешно отвечает Надя.

Я ничего не говорю в ответ, но в течение нескольких часов все это продолжает крутиться у меня в голове. Я скучная по сравнению с Ренни? Я на самом деле веду себя гораздо осторожнее, чем она, не такая тусовщица, как они с Ривом. Но если я такая скучная, почему она много лет дружила со мной? Ведь Ренни ненавидит скуку.

Мне неприятно, что моя собственная сестра возвела ее на пьедестал. Как будто видит в Ренни сильную личность, а я всего лишь какая-то девочка паинька и по совместительству ее старшая сестра.

Если бы Надя знала, в какой переплет я попала в этом году! Она бы не считала меня скучной.

Наша мама всегда заставляла нас наряжаться специально для Дня Благодарения. Она говорила, если мы сядем есть эту еду в простых свитерах, она не покажется нам необыкновенной. Мы соглашаемся с ней, чтобы она чувствовала себя счастливой. Надя нарядилась клетчатое зеленое платье-бюстье с пышной юбкой и кардиганом, а я – в трикотажную мини-юбку и блузку из органзы.

Папа надел классическую рубашку и слаксы, а мама винного цвета трикотажное платье с высоким воротником и золотой браслет. Надо будет попросить ее дать мне его с собой в колледж. Взрослые собрались в гостиной и пьют вино, которое привез дядя, а дети расположились в телевизионной комнате. С папиной стороны у нас два кузена: Волкер, возраста Нади, и Этан, которому семь лет. Волкер с Надей дружат, хотя мы и видимся нечасто. Этан – избалованный мальчик, но в этом нет его вины. Просто его родители слишком часто говорят ему, какой он гениальный, ведь он играет на скрипке.

– Как поживает Фантом? – спрашивает Волкер Надю, поправляя обруч на ее голове. Мы все валяемся на диване, а Этан играет в какую-то игру на мобильном телефоне.

– Отлично! Через месяц мы с ним будем участвовать в выставке, – Надя намазывает сыр на крекер и сует его в рот. – Он самый лучший конь на свете!