Мишель Серр - Девочка с пальчик [litres]

Презумпция некомпетентности звучит в самом слове «служащий», одном из названий трудящегося: в самом деле, человека своевольно ставят на службу чему-либо, эксплуатируют. Как больной низводится до уровня органа, который нужно починить, студент – до уровня уха, в которое нужно влить знания, или покорного кормлению рта, так же и рабочий низводится до положения управляемой машины – лишь немногим сложнее станка, за которым работает он сам. Так было до сих пор: вверху – глухие рты, внизу – немые уши.

Да здравствует взаимный контроль! Восстановив полноту лиц на обоих уровнях, лучшие предприятия отдают рабочему центральное место в принятии практических решений. Вместо того чтобы выстраивать логистические потоки и управление сложной системой пирамидально, что лишь дополнительно усложняет ее наслоениями инструкций, они позволяют Девочке с пальчик контролировать на месте свою деятельность – так проще отслеживать и отлаживать сбои, так легче находить технические решения, так лучше для производительности – и проверять работу своих опекунов, в данном случае начальников, а шире – врачей и политиков.

Девочка с пальчик ищет работу. А когда находит, все равно продолжает поиски: она знает, что в любой момент может потерять место, на которое недавно устроилась. Мало того, в общении с коллегами она отвечает не столько так, как того требует вопрос, сколько так, чтобы не потерять работу. Вошедшая в обычай, эта ложь мешает всем.

Девочке с пальчик скучно на работе. Столяр, ее сосед, некогда получал с лесопилки, стоявшей посреди леса, необработанные доски. Долго сушил их, а затем изготавливал из своего драгоценного материала табуреты, столы или двери – что заказывали. Теперь, тридцать лет спустя, он получает с завода готовые окна и вставляет их сотнями в стандартные проемы многоквартирных комплексов. Ему скучно. Ей тоже. Интерес работы капитализируется наверху, в проектных бюро. Ведь капитал – это не только концентрация денег, но и воды в запрудах, руды под землей, интеллекта в промышленных банках, далеких от промышленности. Всеобщая скука – следствие этой концентрации, узурпации, кражи интереса.

Вертикальный рост производительности труда, который мы наблюдаем с 1970 года, вкупе с вертикальным же демографическим всплеском в масштабе мира делает труд редкостью. Скоро им смогут побаловать себя разве что аристократы. Похоже, труд, рожденный в горниле промышленной революции, по образу монастырских богоугодных дел, сегодня мало-помалу умирает. На глазах Девочки с пальчик поредели ряды синих воротничков, а теперь и белые вытесняются новыми технологиями. Не должен ли труд исчезнуть и потому, что его продукты, наводняющие рынки, сплошь и рядом вредят окружающей среде, загрязняемой выбросами машин, с помощью которых они производятся и транспортируются? Труд зависит от источников энергии, а их эксплуатация опустошает и портит природу.

Девочка с пальчик мечтает о новом труде, целительном для природы и благодарном – не только в смысле зарплаты (иначе она бы назвала его просто выгодным), но и в смысле счастья – для самих трудящихся. В общем, она ищет виды деятельности, не отравляющие ни планету, ни людей. Французские утописты XIX века, которых не воспринимали всерьез, считая мечтателями, между тем мыслили в направлении, противоположном тому, которое завело нас в этот двойной тупик.

Поскольку все теперь индивиды и вся жизнь общества крутится вокруг работы, даже встречи и личные дела, ничего общего с ней не имеющие, Девочка с пальчик рассчитывала найти в работе себя. А нашла одну скуку. Она пытается представить общество, построенное не на принципе труда. Но на каком тогда? И кто вообще спрашивает ее мнения?

Она вспоминает один случай, происшедший с ней в крупной больнице. Войдя в ее палату без стука, в сопровождении безропотных особей женского пола, врач-патрон, словно альфа-самец – пример из животного мира напрашивается сам собой, – облагодетельствовал свое стадо громогласной речью, произнесенной спиной к Девочке с пальчик, лежавшей в койке и остро ощущавшей свою некомпетентность. Как и на учебе, как и на работе. Попросту говоря, ее держали за дурочку.

Хромому, ущербному – по-латыни имбецилу – нужна палка, чтобы стоять, bacillus (отсюда, кстати, наши «бациллы»). Встав на ноги, подлечившись, Девочка с пальчик заявляет на манер Эдипа-разгадчика: палка нужна гоминиду чем дальше, тем меньше. Он и сам может стоять на ногах.

Но вот что я на это скажу. Государственные больницы в крупных городах оборудованы специальными залами для каталок и инвалидных кресел. Они есть в отделениях скорой помощи (для ожидающих приема), у кабинетов МРТ и других исследований (для привезенных и ожидающих возврата в палату), у операционных (для ожидающих наступления анестезии и пробуждения от нее) и т. д. Время ожидания длится от часа до десяти. Ученые, богатые, сильные мира сего, не избегайте этих мест муки, жалости, гнева, тоски, криков, слез, ожесточения, иногда молитв, мольбы зовущих ту, что не зовет, и оплакивающих тех, кто не отвечает, тревожного молчания одних, смятения других, смирения большинства, и еще – благодарности… Тот, кто не присоединит свой голос к этому нестройному хору, будет, конечно, понимать, что он страдает, но никогда не поймет, что значит «мы страдаем», не изведает общего лепета в прихожей помощи и смерти, в этом чистилище, где все ждут решения своей участи, боясь и надеясь. Если вы задаетесь вопросом «что есть человек?», то здесь, среди этого гула, вы дадите, услышите, узнаете ответ. Любой философ глух, пока он этого не слышал.

Вот зов глубин, голос человека, заглушаемый нашими речами и досужей болтовней.

Этот зов слышен не только в школах и больницах, он складывается не только из болтовни Девочек с пальчик в классе и всхлипов больных в палате ожидания. Им полнится все пространство. Учителя сами болтают во время педсовета; интерны спорят о своем, пока вещает патрон; солдаты шепчутся, пережидая речь генерала; горожане, собравшись на площади, галдят, заглушая казенную речь, которую обрушивает им на головы мэр, депутат или министр. Назовите, ехидно замечает Девочка с пальчик, хоть одно сборище взрослых, которое не шумело бы, чтобы развлечься.

Трескотня массмедиа и гвалт рекламы, щедро приправленные музоном, тщетно пытаются заглушить навязчивым шумом и усыпить изощренным дурманом эти реальные голоса, а заодно и виртуальные – те, что звучат в блогах и социальных сетях, составляя хор, сравнимый по численности с населением планеты. Впервые в истории становится слышен всеобщий голос. Пространство и время гудят человеческой речью. Несущие ее сети врываются даже в покой деревень, где тишину лишь изредка нарушали сирена и колокол – закон и религия, дети письма. Феномен столь общий, что его и не замечаешь, этот новый гул, смесь выкриков и реплик, частных и публичных, не исчезающих, реальных и виртуальных, этот хаос, заглушаемый моторами и динамиками непоправимо состарившегося общества спектакля, повторяет в большем масштабе цунами, что накрыло классы и аудитории. Или, вернее, сам повторяется в нем уменьшенным.