Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

— А ежели мы не хотим на ходу выбрасываться? — Грига Одноух все еще сиял улыбкой.

— Тогда иди первый, — предложила Белая во всеуслышание. И тут же добавила, пока тот не спохватился: — Или цыца попёрла?

Грига, продолжая улыбаться, сплюнул на землю — искусно сплюнул, не закрывая губ и не разжимая зубов. Поразмышлял, театрально закатив глаза к небу, и — лениво, едва перебирая ногами — направился к смотровому пункту.

Фельдшер Буг, даже сидящий, казался рядом с хилым пацаньим тельцем горой. Грига со скучающим видом задрал рубаху и выкатил тощее пузо — позволил покрутить себя в разные стороны, предъявляя ребристые бока, пестрые от синяков и ссадин разной свежести. Когда Буг положил могучие лапы на мелкую Одноухову голову для осмотра глазниц и зева, тот, казалось, и вовсе пропал из виду. Но скоро вынырнул — с противоположной стороны стола. Осмотр был пройден.

— А теперь выкладывай контрабанду, — приказала Белая. — А вы, сестра, — это одной из женщин, — помогите.

Непонимающе вытаращив и без того большие зенки, Одноух вывернул наизнанку карманы ветхой куртяйки и помахал ими, словно крыльями: пусто. Под одобрительный хохоток зрителей попытался вытрясти что-то из единственного уха: пусто. А затем — никто и сказать ничего не успел — спустил штаны и, ухватившись ладонями за тощие голые ягодицы, развел в стороны и повертелся старательно — вот, мол, полюбуйтесь, и здесь пусто! Первые ряды заверещали от восторга, а задние заволновались, загалдели вопросительно — им было плохо видно.

Сестра — видно, получившая указания от Белой, — попыталась было обыскать бесстыдника, но тот завизжал поросенком:

— Щекотно! Пусть меня лучше комиссар шмонает, у нее опыту больше!

— Что в сапогах? — Белая подошла к смотровому столу, но встала сбоку — чтобы не закрывать наблюдателям обзор.

— А ты к нам прямиком из Соловков? — ухмыльнулся Грига. — Или еще где шмаляла?

Вынул из сапога черную от грязи голую ногу и водрузил на стол поверх разложенных бумаг — аккурат под нос ошарашенной сестре. Пошевелил пальцами: мол, вот что у меня в обуви — и ничего больше! С ноги упала на документы жирная вошь и поползла по бумаге.

— Там целая военная академия босая ждет! — спохватился Деев. — Обувь надо возвращать — сейчас же! Долго мы тут будем в раздевалки играть?

Не отвечая, Белая наклонилась стремительно и выхватила из-под Григи пустой сапог. Пацан дернул изменившимся лицом и метнулся было за сапогом, но лежавшая на столе нога подвела: не удержался, плюхнулся на землю. А Белая уже доставала из глубоких сапоговых недр тряпичный кулек — замотанный в обрывки ветоши и газеты самодельный резак. Подняла его над умолкнувшей толпой и постояла так пару мгновений, чтобы все рассмотрели хорошенько. Затем кинула на стол. И только после этого посмотрела со значением на Деева, взглядом отвечая на недавний вопрос.

— Оружие в нашем эшелоне только у одного человека, — сказала с нажимом. — Деев, покажите.

Он достал из кармана револьвер и поднял над головой — высоко поднял, как только что делала Белая. И подержал в воздухе, как она. В толпе уважительно засвистели.

А Грига Одноух вставал с земли, но это был уже совсем не тот Грига: яркие глаза его потухли и спрятались под ресницами, голова утонула в ссутулившихся плечах, тельце из мелкого стало и вовсе крошечным. Даже не отряхивая грязи с перепачканной одежды, он дрыгнул обутой ногой — и второй сапог полетел, кувыркаясь, в сторону Белой, но не долетел и шлепнулся у ее ног.

— Или нож — или эшелон, — сказала Белая твердо.

— Это не просто нож, — Грига бормотал еле слышно, с придыханием. — Это Зекс. Мы с ним три года вместе.

Брови и губы его дрожали, подбородок сморщился жалобно — никаких четырнадцати ему не было и в помине, а может, не было и десяти.

— Второй вагон, — подытожила беседу Белая. — Сестра, проводите.

И отвернулась от Григи.

— Не имеешь права имущества лишать. — Тот все топтался позади нее, маленький, жалкий, приклеившись взглядом к лежащему на столе резаку — не в силах покинуть любимого Зекса. — Неправая ты, комиссар.

— У нас дела, как в Польше, — произнесла Белая веско, даже не поворачивая головы и громко, чтобы всем слышно было, — тот прав, у кого хер больше.

— Это у тебя, что ли? — горько спросил Одноух ее равнодушную спину.

— У меня, — ответила комиссар.

Не Григе ответила — замершим в ожидании зрителям.

— Директорша, миленькая! — вдруг заголосил Одноух тонким голосом, и на лице его проступило настоящее страдание. — Шапирка, золотая наша! Как мать прошу вас, возьмите у нее мой нож и берегите его! Вы добрая женщина, вы детей спасаете — и Зекса моего спасете! А я после Туркестана вернусь — и перво-наперво к вам, за Зексом!

Белая кивнула разрешительно, и бледная от чувств Шапиро взяла нож — неловко взяла, за лезвие, едва не поранившись, — и опустила в свой потрепанный ридикюль…

Дальше все покатилось быстро. Очередь потекла к фельдшерскому стулу с заранее поднятыми рубахами и высунутыми языками. Заточки, гвозди и бритвы посыпались на стол. Сестры забегали вдоль эшелона, разводя детей: мальчиков помладше — в один вагон, постарше — в другой, девочек — в третий. Изредка фельдшер вздыхал озабоченно и кивал Шапиро — та забирала и отводила в сторонку детей, чей вид не понравился Бугу: эти несчастливцы оставались в Казани, им была дорога в городскую больницу.

Белая носилась в узком проходе меж двумя составами — переставляла младших вперед, подбадривала уставших, отражала пацаньи шутки и сама отпускала остроты, отдавала приказы, кричала, махала руками — летала, как большая птица. Лицо ее было вдохновенно и счастливо.

Деев таскал на руках малышню с оставленных на привокзальной площади телег через пути, к “гирлянде”. Ему помогали кавалеристы: не слезая с седел, они брали из деевских рук ребятишек — неумело брали, оттопырив локти и держа детские тела на весу наподобие штыков, — и нежно сжимали босыми пятками лошадиные бока. Едва умеющие шагать через рельсы, лошади переставляли копыта медленно и плавно — не шли, а плыли по путям, неся всадников и их диковинный груз.

Плечо, которого мимолетно коснулась Белая, все еще теплело. На ползущее к зениту солнце Деев старался не смотреть.

Когда все годовалые и двухлетки были уже в эшелоне — их решили везти в штабном вагоне, в самых мягких купе и поближе к ванной, — настала очередь лежачих. Главная хитрость была в том, чтобы перетаскать их в состав, не показывая Бугу: тот не знал, что ожидаются лежачие; Деев не решился рассказать, опасаясь твердого фельдшерского “нет”. Не знал Буг и того, что поселить больных Деев задумал в лазарете.

Потому носил их сам, не доверяя кавалеристам. И — контрабандой: по пути к “гирлянде” нырял на обочину, в заросли ивняка и навалы щебня, чтобы подобраться к составу с тыльной стороны. Обходил эшелон со спины, бежал быстро и тихо — не приметили бы с площадки осмотра, — сзади забирался в лазаретный вагон. Аккуратно раскладывал детей по койкам — девочек налево, мальчиков направо — и спешил за следующими.