Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Хотя Бродский и гений — ни до Мандельштама, ни до Тютчева ему не достать.

Потому что его не нес никакой народ, никакая культура, а своими крылышками — как ни размахивай — высоко не взлетишь. Как бы ни был силен дар.

Потому что, когда его зачинали — «ненужным привеском качался возле тюрем своих Ленинград».

За плечами Бродского было мертвое Царское село, коммунальное детство, кухни и тусовки хрущевского и брежневского совка…

И Санкт-Петербург и сам Бродский так и остались в новом мусорном времени России — ненужными привесками.

Кухонная культура переросла — для одних в эмиграцию, для других — в путинщину.

И не породила ничего, кроме своего подобья.

Засаленные табуретки, шутки, заумничанье перед литературными телками, советский капустник…

Пару хороших текстов из этого сора — еще можно выдавить.

А мраморную статую из кома грязи уже не высечь… Разумеется, в разной мере, но это касается всех нас.

Вы спрашиваете, зачем я стер свои комменты — отвечаю.

Мы все, как всегда, не представляем, «как наше слово отзовется».

Мы не понимаем друг друга.

Несмотря на ваше насмешливое определение — «Чаадаев-лайт», мне гораздо больнее, чем вы вероятно полагаете, читать ваши и не ваши колкости-приговоры.

Я плохо держу удар. Падаю. Корчусь. Истекаю кровью.

Поэтому оставляю в интернете только то, что считаю «произведением искусства» — т. е. мне как бы уже и не принадлежащим островом. Созданным как бы и не мной, а более тонкой субстанцией.

Мое же слово начинает меня жечь, если я вижу ступидную реакцию на него читателя.

Особенно, если эта реакция — оскорбительно-пренебрежительная.

Я давно отвык от русского хамства, само ведение полемики между людьми русской культуры — предполагает появление в тексте маленьких словесных Путиных и Сталиных, пресс-хаты. Лубянки и прочих национальных прелестей, которые возникают тут не из истории, а непосредственно из контекста, из сознания.

Шариков Путин возник не из псины, соткался не из страхов Ельцина и семьи, не был придуман Березовским — нет, он не порождение, а неотъемлемая часть русского сознания, русской манеры говорить, думать и поступать.

Потому-то и будет смертельно тяжело от него избавиться — ведь он живет почти в каждой русской голове. Никакими клещами не вытащишь.

Я уехал из России, чтобы не видеть больше собако-людей. Не общаться с ними. Не слышать их хриплого полканьего лая.

Но — сдуру начал писать по-русски. Ввязался в граневские дискуссии. А 6 декабря 2011 года поверил, что все может измениться.

Если бы вы знали, сколько всевозможной ядовитой харкотины повесили на меня за эти годы интернетной активности мои бывшие соотечественники!

И в ваших словах я услышал тот же хрипящий лай. то же палачество всезнайства.

И во мне в ответ начал шевелиться Шариков.

Вы в эйфории — вы все еще верите в добрые перемены на родине, в митинги-демонстрации, а я уже понял, что все это ни к чему не приведет, и закончится обновленной подлостью.

Все правильно.

Вы — там. Я — не там.

На кой черт нам общаться? Прямое общение пробуждает в нас худшее.

Монахи не из одного изуверства молчали — они знали, что в разврате общения в нас просыпается дьявол…

Гоголь. Уникальное сочетание: гомерически смешно, и жутко, и абсурдно.

Сам бы не смог — хавронья-матушка помогла, Россия. Прижала так своим свинцовым брюхом, что алмазы посыпались.

Лирические отступления и описания природы пропускал в детстве, пропускаю и сейчас. Отступать-то некуда. Леса пли реки не предметы для лирики, а часть страшного биологического мира — из леса доносится стон растений, от реки несет тухлой рыбой и гнильем.

Не люблю и «Выбранные места из переписки с друзьями». Что думает и что проповедует писатель Гоголь — не интересно. Интересно посмотреть, какие картинки дома у Собакевича на стенах висят.

Гоголь был болезненным ребенком.

Сильно страдал от золотухи.

Из ушей у него текло.

Взрослый Гоголь уверял своих друзей, что он никогда не потеет и что желудок его вверх ногами.

Одноклассники звали его — таинственный карла.

Когда представление гостей кончилось, Юзефович… просил его сесть откушать, но Гоголь, взглянув на закуски и на чай, сделал брюзгливую гримасу, еще брюзгливее посмотрел на своих почитателей и закрыл глаза рукой, брюзгливо глянув в сторону заходящего солнца.

(Ясинский со слов Михольского)

Доктор мой отыскал во мне признаки ипохондрии, происходившей от геморроид, и советовал мне развлекать себя…

(Гоголь — Жуковскому)

Почти все известные нам сочинения Гоголя (кроме очевидных исключений) — плоды развлечения самого себя. Это и есть настоящая литература. От ипохондрии помогает. И от геморроя. Все остальное — пропаганда или коммерция.

Они задавили корою своей земности, ничтожного самодоволия высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться…

(Гоголь — Высоцкому)

Так чувствовал себя Гоголь среди людей. Не только в Нежине, везде. Всю жизнь.

О Петербурге он высказывается в том же духе: Никакой дух не блестит в народе… все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их…

Романтик! Как будто где-либо, когда-либо люди жили иначе.

Добрый знакомый Гоголя Чижов писал о вечерах у Языкова в Риме: Большею частию содержанием разговоров Гоголя были анекдоты, почти всегда довольно сальные.

Соллогуб в своих воспоминаниях уточняет: Гоголь имел дар рассказывать самые соленые анекдоты, не вызывая гнева со стороны своих слушательниц, причем он всегда грешил преднамеренно…

Однажды Гоголь рассказал графине Впельгорской в присутствии целого общества о молебне, который отслужили толстые нарумяненные проститутки в завитых волосах перед Нижегородской ярмаркой «для доброго почина».

Сомнительными анекдотами полны и произведения Гоголя.

Мать кузнеца спрятала в двух мешках четырех своих любовников — чёрта, голову, дьяка и старого казака («Ночь перед Рождеством»).

Старуха в нагольном тулупе захотела переспать с бурсаком («Вин»),

Молодой приезжий чиновник хотел того… и с мамашей и с дочкой («Ревизор»).

Художник увидел в девушке идеал красоты, влюбился в нее — а она оказалась проституткой. Он от огорчения перерезал себе вены («Невский проспект»).

Три немца поручика за волокитство высекли, а он съел два слоеных пирожка и был таков. А вечером отличился в мазурке («Невский проспект»).

Мертвец ограбил генерала, который к любовнице ехал («Шинель»),